— В этот самый час вы уехали в тот день, когда ты провожал своего покойного мастера.
Именно об этом думал и Жюльен. С того июльского дня он ни разу не ездил этой дорогой. И вот нынче почти так же ярко светит солнце, только оно не такое горячее. И Андре Вуазен как живой стоит у него перед глазами: на загорелом лице мастера ослепительно сверкают зубы. Тогда, в июле, они катили на велосипедах рядом, смеялись по всякому поводу, радуясь, что встретились вновь. Как славно сознавать, что тебя связывает надежная дружба с таким вот богатырем! При одной мысли об этом становилось весело на душе…
Возле моста Тортеле Жюльен останавливается и смотрит на реку Сейль. Она вздулась от весенних дождей и быстро несет свои еще мутные воды. Тогда, в июле, они с Андре купались чуть выше этого места. Вода в тот день была такая прозрачная, что на трехметровой глубине виднелось дно. Голова мастера над водой, его широкая улыбка, мощные взмахи рук — он плавал брассом, — пронизанные солнцем фонтаны брызг, которыми они, смеясь, окатывали друг друга… Значит, можно испытывать радость всего лишь за несколько часов до смерти? Значит, человек не предчувствует приближение конца?
Мастер говорил о своей жене, о том, как он рад предстоящей встрече с нею. Ведь она, должно быть, ничего о нем не знает. Потом они с Жюльеном принялись вспоминать то время, когда жили вместе в Доле и работали у папаши Петьо в кондитерской на Безансонской улице. Мастер спросил:
— Ты пошел бы опять к нему работать?
Он, Жюльен, замешкался с ответом, но потом, встретившись глазами с Андре, сказал:
— С вами пошел бы несмотря ни на что. Несмотря на взбучки, на все его пакости.
Вуазен тогда ничего не ответил, но Жюльен на всю жизнь запомнил его взгляд. Блестящий взгляд, говоривший больше, чем все слова. Взгляд друга. Ведь это не шутка — провести два года бок о бок, проработать два года в одном цехе, изо дня в день выслушивать ругань хозяина.
Жюльен продолжает свой путь. У него такое чувство, что мастер не умер, не мог умереть. Мысль эта уже нередко приходила к нему, но здесь, на этой дороге, она стала особенно властной. Быть может, потому, что ярко светило солнце, что всюду — на лугах, в виноградниках, в лесах — торжествовала жизнь. Стоило ему только вспомнить о мастере, и перед глазами вставало улыбающееся лицо Андре Вуазена, а в его ушах звучал веселый голос. В этот теплый майский день не было места для смерти.
Жюльен достигает извилистого спуска, получившего прозвище Тещин язык, и с трудом подавляет желание свернуть направо — на дорогу, которая ведет к дому перевозчика. Тогда, в июле, они с мастером свернули туда. Он останавливается и смотрит на эту дорогу, уходящую в темный лес, потом продолжает катить по направлению к мосту Парсей. Внизу уже виден этот мост, на котором теперь установлены сторожевые будки и заграждения в виде турникетов. На одном берегу реки Лу расположились французские жандармы, у противоположного берега по мосту расхаживают взад и вперед немцы в зеленых мундирах. Мимо них идут люди.
Жюльен останавливается метрах в двадцати от первого заграждения и прислоняет велосипед к дереву. Вокруг много народа: парочки, семьи либо группы по восемь — десять человек; все оживленно беседуют. Возле самых заграждений — целая толпа, люди не отрываясь смотрят на мост. Тетушка Эжени уже ожидает Жюльена, разговаривая с какой-то старушкой. Она совсем не переменилась. Увидя племянника, она восклицает:
— Жюльен, милый, что бы сказал дядя Пьер, если бы дожил да такого! Знаешь, я часто об этом думаю. Тебе покажется странным, но временами я почти радуюсь, что он скончался до начала войны.
И она показывает рукой на мост. На ее морщинистых щеках блестят слезы.
Славная смерть… Жюльен вспоминает, что он не раз слышал эти слова в день похорон дяди Пьера. До его ушей снова доносится голос тетушки Эжени:
— Бедняга Пьер! Что бы он сказал, доведись ему увидеть такой свою любимую реку Лу! Везде немцы, даже в его собственном доме! А он ведь всю жизнь боролся против войны!
Жюльен смотрит на нее. Тетушка покачивает головой. — Ну да, наш-то дом стоит возле самого моста, — продолжает она. — Сколько я ни противилась, а они отобрали у меня ригу для солдат. Не возвратись я из Парижа, они бы и в комнатах поселились.
