— Поезжай в Америку, разузнай, как там, — потом нам расскажешь, — отец похлопал сына по спине. — Только не слишком увлекайся жвачкой и не носи ковбойские шляпы, — со смехом сказал он.
В самолете Парвиз прислонился головой к овалу окна и попытался сдержать слезы.
— Они отправляют вас из-за войны? — поинтересовалась сидящая рядом пожилая дама.
Он кивнул. Из-за войны, призывной кампании, революции — из-за всего.
— Вот и правильно, — сказала дама. — В вашем возрасте нельзя оставаться в этой стране. От мулл никому спасения не будет.
Да, в его возрасте нельзя оставаться. А в возрасте отца можно? Парвиз вспоминает воспаленный глаз, сутулую спину. Наконец самолет отрывается от земли, и Парвиз смотрит, как город все отдаляется и отдаляется: дома, окруженные мощенными кирпичом дворами, маленькие машины, окутанные смогом, а над всем этим — горы Эльбурс, затянутые призрачно-белым туманом. Он видит, как отец ведет машину домой, напрягая больной глаз. Видит мать в кухне у окна — она глядит в небо, как будто ожидает увидеть его самолет, она всегда так делала, когда улетал кто-нибудь из дорогих ей людей. Видит сестренку с синим от конфет языком — она раскладывает фломастеры по цветам, готовясь стребовать плату с любого, кому понадобится хоть один.
Парвиз, сынок, будь счастлив!
Баба-джан, я так несчастен. Где ты?
Вот уже несколько дней, как мамино кольцо с сапфиром куда-то запропастилось.
— Первый подарок твоего папы, — сказала мама в то утро, когда заметила пропажу.
Она искала на туалетном столике, среди флаконов с духами и матрешек — самая маленькая стояла с краю, только что не падала. Потом опустилась на колени и принялась шарить по ковру. На четвертый день, отчаявшись найти кольцо, мама заплакала. И повернувшись к дверному проему, где стояла Ширин, повторила:
— Первый подарок твоего папы.
Когда всего два дня спустя с полки в столовой исчез серебряный чайник, Ширин не стала говорить матери. Хватит с нее огорчений, подумала Ширин; к тому же она боялась, что каким-то образом причастна к пропажам. Нет, она ничего не брала, но как знать? Вдруг она уничтожила эти вещи во сне, а может, брала, да забыла: в последнее время у нее неладно с памятью.
— Как ни противно, — утром за чаем сказала мама, — но я начинаю подозревать Хабибе. Кто еще мог взять кольцо?
После этого Ширин еще сильнее уверилась в своей виновности.
— Не может быть, — сказала она. Но, не зная, как иначе объяснить исчезновение кольца, добавила: — Наверное, оно куда-то закатилось. И обязательно найдется.
Тем временем ее не оставляла надежда, что мама не хватится пропавшего чайника.
* * *
Ширин думает о кольце, глядя на веревку, которую — вверх-вниз — крутят одноклассницы, держа за концы. Она прыгает — раз, второй, третий, — вовремя подгибая колени, чтобы веревка прошла под ней. На четвертый раз ноги не хотят оторваться от земли — Ширин подпрыгивает слишком поздно. Девочки кричат:
— Выбыла! Выбыла! Проиграла!
Ширин отходит, платок душит ее, от малейшего движения его ткань шуршит, шорох отдается в ушах. Ширин представляется, что под платком угнездились крошечные эльфы, они весь день напролет комкают бумагу у ушей, чтобы ей досадить. Ну и ладно, что выбыла, все равно она устала. Ширин переходит на ту сторону игровой площадки, что ближе к входу в школу, там прикорнул на полуденном солнцепеке привратник Джамшид. Она смотрит на старика — кожа у него задубела, он высокий, худой, борода клочковатая. Ширин достает бутерброд с курятиной и протягивает старику; потом угощает его бананом, с утра дозревавшим в школьном ранце. Джамшид пробуждается от полуденной дремы, тянется за угощением.
— А ты что же, не хочешь есть?
— Нет. Угощайтесь.
Пропавшее кольцо отбивает всякую охоту есть. Сначала кольцо, потом чайник. А теперь отец — его нет вот уже почти две недели.
Джамшид-ага, не чинясь, берет бутерброд и банан.
— Спасибо! — благодарит он. — Но вообще-то девочке в твоем возрасте надо есть. Сколько тебе? Девять? Десять?
— Девять.
— Конечно, не такая уж ты и маленькая. В девять замуж выходят. Когда я женился, моей жене было всего тринадцать.
