— Что ж, дело нелегкое. — Кригер начал покашливать, повторять одни и те же слова, вставлять разные «правда», «видите» и так далее. Трудно было свою уверенность перевести на язык этого офицерика. Впрочем, тот был нетерпелив, не желал слушать долгих рассуждений, требовал короткого и ясного ответа, немедленного утешения.
— Все это болтовня! — крикнул он. — Я болтовней сыт по горло. Никому больше не верю. Говорите, Гитлер победит?
— Нет! — отрезал Кригер.
— Нет! — встрепенулся подпоручик. — Нет! Это мне все говорили с самого начала. Вот и оправдались слова! — Он театральным жестом указал на Варшаву. — С такой болтовней… — Потом он судорожно глотнул и то ли с угрозой, то ли с мольбой сказал: — Вы… коммунист… если вы правы, так сделайте одно — спасите эту страну…
— Подпоручик! — Кригер тоже вышел из себя. — Почему вы мне предъявляете требования? Разве я, разве мы управляли Польшей? Разве мы ее довели до катастрофы? Нас, как собак, гоняли по всей стране. А теперь вы меня ругаете! Раньше бы нас послушали, мы говорили, кричали, на стенку лезли, чтобы такие, как вы, поняли, куда их толкает санация. И что? Слушали вы нас? Как же! Только после того, как знахари довели больного до агонии, вы приглашаете врача и вопите, что он не может спасти…
Подпоручик замолчал, отступил на полшага — его смутил гнев Кригера. Теперь взрыв был ближе, короткая красная вспышка осветила их лица, и Кригер увидел глаза Маркевича.
— А впрочем, — сказал Кригер теплее, — так и знайте… Мы, никто другой… Мы. — Он протянул вперед руку и указал на Варшаву, на восток.
Берн, 1946 год
Варшава, 1950-1952 годы
