«Народ дураков!» — как припев, звенит в ушах любимая поговорка Коменданта [3]. Он смотрит на раскрытый рот дамы в черном, на неподвижные ряды коренастых солдат, на офицерика в сползающей на глаза каске. О чем думают эти тупицы, что поняли они из всех этих визгливых речей?
— Все как один! До последней капли крови! Честь нам дороже, чем мир! — прокричала дама.
Слова, брошенные Беком в толпу несколько месяцев тому назад, лишь бы отделаться. Подхваченные тысячами уст, они стали такими избитыми и потрепанными: «Народ дураков!» Что они понимают в той великой комбинации, для которой все эти фразы — лишь удобное прикрытие?
Государственный деятель обречен на одиночество. Как хорошо понимает теперь Бурда настроение Бека после той майской речи. Восторги, аплодисменты, поздравления, приветственные телеграммы, чуть ли не лавровые венки — и холодное бешенство Бека. «Народ дураков!» Надо покрепче держать его в узде. На пышные фразы не скупиться, особенно на такие, что имеют глубокий смысл, недоступный для дураков, подобных собравшимся здесь.
Вторая дама провозглашает здравицу. Солдаты и кучка членов «Семьи» хором вопят: «Да здравствует!» У подпоручика мясистые губы; когда он кричит, они как бы образуют рупор, а голос у него такой зычный, что уши режет.
Сзади раздается шепот Хасько: «Пора!» Бурда берет пулемет. Пулемет тяжелый, его неудобно держать. В глазах подпоручика вспыхивает беспокойство, он сразу теряет свою вымученную неподвижность, подбегает к Бурде и неловко хватает пулемет за приклад. Бурда невольно вытирает пальцы платочком: согласно уставу оружие густо смазано. Из строя выбегают двое солдат и берут пулемет — подпоручик снова вытягивается в струнку. Ах, как нужна сейчас подходящая фраза, хоть кусочек фразы, чтобы спровадить этого болвана. Что-нибудь такое, что было бы понятно всем этим башкам под касками. Доступное и краткое — что-нибудь в легионерском духе…
— Получили игрушку? — говорит Бурда. — Ступайте играйте с ней.
— Так точно, пан министр! — неожиданно рявкает подпоручик. — Слушаюсь, пан министр! До последней капли крови! Польша может спать спокойно!
Бурда поворачивается и, не дожидаясь конца церемонии, направляется к машине. Солдаты берут винтовки «на караул», и десятки глаз устремляются на него по команде «равнение направо». Что в этом возгласе офицерика его окончательно доконало? То, что подпоручик еще раз повторил брошенные в толпу фразы? «Ох уж этот Бек! — подумал Бурда. — Как я одинок, как я ужасно одинок. Ничего они не понимают. Нелегко, нет, нелегко пройдет эта комбинация. Народ дураков!»
В министерство он ехал в угнетенном состоянии духа и, чтобы как-то рассеяться, старался думать о приятных вещах. Может, устроить Тримеру через его красотку какую-нибудь пакость? Не пора ли вытащить Янека из Бохни? Станет таким же остолопом, как тот подпоручик, которого он только что видел. Вытащить, во что бы то ни стало вытащить. И как можно быстрее. «Народ дураков». Да, государственный деятель всегда одинок.
К счастью, в министерстве на раздумья времени не было. Так уж сложилось, что сфера деятельности Бурды, особенно в последнее время, все чаще переплеталась со сферой деятельности его шефа. А шеф не только ведал внутренними делами, но и был премьером. Так что в последнее время Бурда, помимо своих обязанностей вице-министра, исполнял также и функции вице-премьера. Он не протестовал и не уклонялся от новых обязанностей. Горечь ответственности не в силах была отравить то чувство опьянения, которое давала власть.
Упоенный нашептываниями о «наследнике трона» и «дофине санации», Бурда горячо принимался за улаживание дел, пока премьер развлекался где-то в провинции.
Список ожидающих приема, как всегда, был огромен, Хасько настаивал на том, чтобы в первую очередь были приняты две делегации — политических партий и варшавских купцов. Но Бурда ему назло выпроводил делегацию купцов, делегации политических партий велел обождать и пригласил делегацию женщин. Хасько, иронически прищурившись, молча поклонился. Через минуту Бурда понял, в чем дело: первой вошла Томира Гейсс-Тарнобжесская.
