«У тебя это очень хорошо получается», — скажет Кролгул, проявляя себя скромным другом, единомышленником. Он говорит каждым взглядом, улыбкой, касанием руки: «Мы с тобой вместе против тех, других, кто не понимает», — методика эта типична для Шаммат. «Хотел бы ты стать еще лучше? Знаешь ли, мы можем тебя научить. Кто мы? Скажем так, друзья. Но тебе мешает один недостаток — не возражаешь, если я скажу, какой? Конечно, это здорово, на тебя просто приятно смотреть, как ты вдохновляешь аудиторию, как умеешь вести других за собой и сам увлекаешься, достигаешь таких высот страсти, что сам опьянен своими мечтами. Но если хочешь уметь сдерживаться, как настоящий профессионал, то этот этап тебе надо оставить позади!» И тут Шаммат подстилает подушку, чтобы смягчить удар, убаюкивает своим пониманием, какое разочарование испытал неофит. Потому что во всех «Волиенах» — на Волиене и в его колониях, — благодаря влиянию Волиена искренность чувств высоко ценится. Такая высокая оценка объясняется лицемерием Империи — ведущим качеством правящего класса этой правящей планеты. (Правда, с нашей точки зрения, правление было довольно коротким, но его вполне хватило, чтобы заразить целую группу планет этим недугом.) Лицемерная мысль выражается такими словами: «Мы, волиенцы, жертвуем собой, чтобы поделиться с вами, нашими детьми, бесконечными преимуществами нашего руководства вашим развитием». Этот лживый постулат порождает целый ряд чудовищно лживых чувств: высоко ценятся плач, переживания, демонстрирование своего плача и «переживаний». Их ценят даже те бунтующие мыслящие молодые люди, которые видят насквозь лицемерие «руководства» и желают только освободиться «навечно» от Волиена. Шаммат знает, как трудно человеку искреннему услышать, что он должен научиться отделять свое желание добиться совершенства мира от умения выражать это желание словами, подсказанными холодным и наблюдательным умом… Нет, ему трудно даже воспринять эту необходимость. «Нет, нет, — бормочет Кролгул, воплощенное сочувствие, — я не прошу тебя меньше сопереживать страданиям других. Как ты можешь подумать такое про меня, когда ты меня уже достаточно хорошо знаешь? Отбрось эту мысль! Никогда! Но чтобы твои речи звучали эффектно, чтобы содействовать прогрессу нашей Галактики, чтобы уметь выражать бесконечные и законные требования голодных, бедных, страждущих, несвободных, — ты должен научиться пользоваться словами, но не давать словам овладеть тобой».
Ну как же, сталкивался я уже (скривившись мысленно от отвращения) с этой карикатурой на Канопус, с этой неубедительной имитацией нас, — и весьма часто, потому что сам был свидетелем, как Шаммат это делает, хотя ее агенты и не подозревали о моем присутствии.
А ведь именно потому, что Шаммат умеет пользоваться словами, которые по звучанию похожи на наши, так много наших людей оказалось среди экзаменующихся в Школе Риторики Кролгула в тот день. Я их заметил. Я поговорил с двумя, кто меня знает, говорил на нашем спокойном языке, который мог им напомнить, который им напомнит, когда придет время, что они принадлежат не Шаммат, что их будущее не станет будущим тех, кто рвется к власти в Галактике.
Короче говоря, вот позиция Шаммат: пусть «сама жизнь» вынесет на поверхность свой человеческий материал, пусть «сама жизнь» его разработает при поддержке Шаммат, а затем, когда эти люди уже вполне привыкнут пользоваться Риторикой, позволяя себе словесные нападки и выслушивая такие же от других, тогда их возьмут в школу Кролгула, где обучат не поддаваться Риторике, чтобы они могли при управлении толпой пользоваться самыми страстными, резкими, эмоциональными формулировками, какие только возможны, но сами оставались для них неуязвимыми.
И никогда, ни в период подготовки «в самой жизни», ни в школе, не говорит Шаммат своим ученикам: «Мы научим вас пользоваться властью над другими, научим грубо манипулировать самыми низменными человеческими инстинктами».
Как легко неподготовленному, простодушному человеку сбиться с пути истинного: когда Инсент наконец заворочался, все еще лежа на скамье рядом со мной, он сказал:
