– Да я ни на что не гожусь. Учусь ненавидеть себя и чувствую, что тронулся умом. Знаешь, проснусь ночью, а подушка насквозь мокрая от слез. И снится сплошной ужас: хочу Анике отомстить, режу ее на кусочки, насилую, вышибаю ей зубы, просыпаюсь мокрый от пота, словно мул, колотит всего. Утром прихожу в класс раньше учеников, стою на кафедре и чувствую – сейчас опять заплачу. Домой вернусь – мечусь, как угорелый, пока замертво не падаю; за рулем – не вижу, куда еду, как-нибудь точно с обрыва грохнусь. И что мне делать, когда окончательно свихнусь?
Луиза прочла ужас в его глазах и проникновенно сказала:
– Дио, ты просто приходи сюда и разговаривай со мной. Я здесь такого наслушалась! Многим, кто приходит в бордель, постель совсем не нужна. Они хотят выплакаться и поговорить. Я не против, это входит в обслуживание.
Лицо Дионисио растерянно вытянулось.
– И мне постель не нужна, – сказал он. – Но ты не думай, я заплачу. Мне просто хочется обнимать тебя и чувствовать твое тепло. Мне тогда не так плохо.
Потом в баре Дионисио распростерся на столе среди пустых стаканов. Он выпил достаточно, ощущение утраты притупилось, он был на грани оцепенения.
В бар вошел здоровяк Симон Эстесо, явно искавший неприятностей. За остановившийся взгляд и перекошенный ножевым шрамом рот его прозвали Мордоворотом.
Мордоворот посвятил себя культу собственной дури; он был из тех, кто цепляется к типам еще здоровее и задирает их, пока не получит по физиономии, а потом бахвалится победой в драках, хотя каждому ясно, что хвастун проиграл по всем статьям.
Мордоворот слышал истории про Дионисио и его неуязвимость; он даже не удосужился найти повод прицепиться.
– Говорят, ты назвал меня сукиным сыном? – заорал он, хватаясь за табурет.
Потенциальная жертва абсолютно равнодушно приподняла голову, мутно глянув сквозь пьяную дымку. Слова у нее выговаривались нечетко:
– Зачем говорить? Все и так знают.
Мордоворот испустил безумный вопль и грохнул Дионисио табуреткой по спине. Потрясенный бордель замер в ожидании. Пару секунд не происходило ничего. Дионисио поднялся и мрачно уставился на Мордоворота. Сдерживая гнев, как человек, которого необъяснимо предали, Дионисио процедил:
– Сукин ты сын, отец твой – осел, а сам ты – мул, потому что мать твоя – кобыла, которая каждому давала на себе покататься!
Даже Мордоворот растерялся и не знал, что предпринять. Мадам Роза уже собралась вмешаться, пусть разбираются на улице, но тут Дионисио отшвырнул стол и двинулся на Мордоворота.
Последовала самая грандиозная, пожалуй, заваруха, что когда-либо случалась в борделе за пределами столицы. Кажется, несколько человек пытались оттащить Дионисио, но тот оседлал Мордоворота и лупил кулаком в пол, в ослеплении ярости считая, что колотит противника по голове. Многим не терпелось посмотреть, как Мордоворот получит по заслугам, и они оттаскивали тех, кто оттаскивал Дионисио. Пошли тычки локтями, потом замелькали кулаки. Переворачивались столы, крушились об головы стулья. Комнаты наверху опустели – клиенты и шлюхи разной степени одетости спустились глянуть, что творится, но каким-то образом втянулись сами.
Мадам Роза величаво порхала по комнате и била бутылки об головы, чтобы поскорее уменьшить численность бойцов. Голые шлюхи, со стажем и молоденькие, таскали воителей за волосы и пинали в промежность, крестьяне размахивали ружьями и палили в потолок, пыльным дождем сыпалась штукатурка, а хитрые старички воспользовались катавасией и опустошали полки со спиртным, перекладывая бутылки в свои котомки. Тем временем Розалита выпуталась из объятий Хуанито, который пытался овладеть ею за стойкой бара, и помчалась в полицейский участок за помощью.
Когда прибыли Рамон с Агустином, побоище уже закончилось. Выброшенный в окно Мордоворот лежал на улице без чувств, а Дионисио в боевой стойке топтался посреди комнаты и во всю глотку вопрошал, кто тут желает умереть, поскольку он, Дионисио Виво, готов удружить. Мадам Роза восклицала, размахивая бутылкой:
– Ах, это было великолепно! Но кто оплатит ущерб?
Ее пышная грудь вздымалась, возбужденное лицо блестело от пота, а одно кольцо, которое она носила в ухе, чтобы походить на цыганку, превратилось в эллипс неправильной формы.
