Кроме того, он принес шкатулку с драгоценностями моей матери. Если не считать особенного гребня, то по красоте и стоимости эти вещи не уступают знаменитой шкатулке римской императрицы. Жемчуга и камни наилучшего качества. Перебирая их, я вспомнил об ожерелье со змеиной головой и спросил о нем у Петро.
Он сильно побледнел, странно покосился на меня и ответил, что такого ожерелья не было.
Когда я стал настаивать и вспоминать, он резко меня оборвал и спросил:
— Что же вы думаете, что я его украл?
Пришлось замолчать.
Сам Петро сильно состарился, хотя лет ему не так много: выглядит он угрюмо и страшно молчалив. Часто делает вид, что не слышит вопроса, а на настоятельные повторения отвечает: «да» и «нет». Где можно добиться от него толку, так это лишь в вопросе наследства.
Деньги и драгоценности он привез сам: замок и принадлежащую к нему лесную дачу запер и оставил караульных. Земли и другие доходные статьи сданы на прежних условиях арендаторам. Деньги и отчеты будут присылаться, куда я прикажу.
Сам он просится отпустить его на поклонение какому-то святому для замаливания грехов. Обещает через полгода вернуться обратно в замок.
Я ему сказал, что в память матери назначаю ему приличную пенсию и право жить в замке. От паломничества не отговариваю, а даю деньги на путевые расходы.
— Не надо, я пойду пешком! — сурово оборвал он меня.
Когда же я сказал ему, что женюсь и поеду в свой замок, старик точно сошел с ума. Он вскочил, как молодой, глаза его засверкали; он замахал руками и закричал:
— Туда, туда… нет и нет… никогда… ты не смеешь. — (Раньше он почтительно говорил мне «вы».) Лицо его горело, а волосы беспорядочно торчали.
На мои вопросы и заявление, что я так решил, он понес такую чушь, что и не разберешь: тут было и обещание, и клятва, и проклятие, и смерть, и любовь — одним словом, бред сумасшедшего.
Я напоил его вином, дал ему успокоиться и хотел обстоятельно все выспросить. Но это было невозможно. При первых же словах старик бросился передо мной на колени, — целовал мор руки и умолял не ездить в замок.
Тут я понял, что во всем этом есть какая-то тайна, но он под страхом проклятия не смеет мне ее открыть.
— Ваша мать отослала вас, и вы должны ее слушаться, — кончил он с усилием.
Я говорил ему, как всю жизнь рвался на родину, как тосковал и что теперь я чувствую, что должен, прямо-таки обязан поклониться могилам отца и матери. Пусть даже для этого я должен загубить и свою, и его душу.
Конечно, это я говорил для красоты слога, но с Петро снова сделался припадок исступления; он катался по полу и рвал свои седые волосы; пена шла у него изо рта… Наконец он ослаб и притих.
— Тогда подождите меня, мы вместе поедем туда, — попросил он меня.
Желая его успокоить и отвязаться от сумасшедшего, я пообещал:
— Поторопись вернуться в замок, а через полгода и я приеду туда.
Он поклонился и вышел.
Вечером, когда я спросил о нем, то мне сказали, что, придя от меня, он живо собрал свою котомку и, никому не отвечая на вопросы и не говоря ни слова, ушел из дому. Видимо, он торопился. Ясное дело, ждать его я не буду, выясню все обстоятельства дела и поеду.
Но странно. Альф, после старика у меня точно камень на сердце… нервы натянулись, как струны. Прощай.
Твой Д.»
Карл Иванович замолчал. Он аккуратно сложил письма и перевязал их старым шнурком.
— Это всё? — сказал он.
— Как всё?
— А где же конец?
— Где разгадка тайны?
— Читайте дальше, — слышались голоса.
— Я говорю: это всё, — повторил Карл Иванович. — В пачке нет больше писем.
— Какая жалость!
— Это так интересно, неужели нет конца?
По-видимому, больше всех был опечален сам хозяин.
— Карл Иванович, мистер Смит уверяет, что в столе есть еще бумаги. Разберите их поутру, нет ли там окончания, — сказал Гарри.
— Хорошо, сэр, завтра я посмотрю.
— Ну а сегодня нам ничего не остается, как идти спать, — сказал доктор.
Все распрощались и разбрелись по спальням.
