Доярки говорили, что в первые дни войны еще можно было добиться порядка в коровнике. Но когда «пройдоху» Кругляка назначили скотником, все здесь пришло в упадок. Он, этот нелюдим Кругляк, не вывозил навоза из помещения, а сбрасывал его в самые темные углы. «Это просто вредительство», — возмущались доярки…
Следовало немедленно выгнать Кругляка из колхоза, но Сидор Захарович послал его пока на конюшню: пускай, мол, поработает под контролем других конюхов, может быть, исправится. Люди-то позарез нужны…
Став скотником, Ворона тоже обратил внимание на молчаливого Кругляка. У этого высокого, длиннорукого человека было странное лицо: брови его угрюмо наползали на злые, зеленоватые глаза, а толстые губы улыбались. Он улыбался постоянно, даже в те минуты, когда председатель отчитывал его за безделье.
В то время, когда Ворона вывозил тачкой навоз из коровника, Кругляк подошел к нему, попросил закурить.
Александр Иванович насыпал ему махорки в газетную бумажку и опять принялся за свое дело. Кругляк медленно крутил цигарку, глядя на скотника. Коричневое, худое лицо его, как всегда, улыбалось.
— Ты, сказывают, большим начальником был? — спросил он, когда Ворона, опрокинув пустую тачку, остановился у порога, чтобы передохнуть.
— А что? — хмуро спросил Ворона.
— Ничего… так…
«Нет, не так, — подумал вдруг Ворона. — Неспроста ты про меня расспрашивал».
Он мог без обиняков спросить: что ему, собственно, нужно, этому Кругляку? Но не так глуп Ворона, чтобы поступать опрометчиво. Предчувствуя, что этот нелюдим хочет сказать нечто важное, Ворона не торопил его. Вместе с тем нельзя было упускать случай.
Доярки были заняты своим делом: доили коров, подносили корма к яслям. Да они обычно и не смотрели на Кругляка — слишком он «напакостил» им…
В том, что Ворона и Кругляк курят на некотором расстоянии от коровника, не было ничего удивительного, на дверях ведь висит дощечка с надписью: «Курить строго воспрещается».
И ведь не случайно Кругляк отошел подальше от дверей, — такие тонкости Ворона умел понимать. Человеку хочется поговорить откровенно. О чем? О своем прошлом или о прежних «постах» Вороны?
Прошло несколько минут. Конюх и скотник курили, разглядывая друг друга. Из коровника доносились голоса доярок, позвякивание ведер и подойников. Серые крыши постепенно сливались с унылым цветом вечерних сумерек. Лишь изредка можно было заметить слабые огоньки в окнах домов.
— Что смотришь? — спросил вдруг Ворона. — Узнаешь?
— А где нам было встречаться? — угрюмо проговорил Кругляк. — В тюрьме, что ль?
— И там побывал, — со вздохом признался Ворона. И тут же прибавил, давая понять конюху, что с ним можно разговаривать без обиняков: — Ну, ты, как видно, мою биографию изучил?
— Знаю…
— Так что ж… встречались?
— Нет. Я в тюрьме не сидел.
— Так я тебе и поверил.
Кругляк осклабился:
— А ты ведь и впрямь побывал там. Чувствую. Ну, это меня не касается. Вот что скажи, Ворона: Сидора Захарыча любишь?
— Люблю.
— И я.
Ворона рассмеялся:
— Выходит, что мы с тобой одним миром мазаны. Так, что ли?
— Как тебе хочется, так и понимай.
Тщательно затоптав ногами окурок, конюх молча направился к себе: надо было лошадей поить. Спустя некоторое время он повел первого коня к стоявшему, у, колодца корыту. Конь жадно пил воду, похрапывая, судорожно вздрагивая. Кругляк заорал:
— Ну… дорвался… бездонная бочка!..
Он приводил и уводил лошадей, не давая им вдоволь напиться. Ворона и раньше замечал это, но ему было не до лошадей: своих забот хватало. Теперь он подумал: «Сущий вредитель… Только, как видно, сильно трусит… И хочется, и колется.!. Такому за всю свою жизнь не попасть в тюрьму…»
Поведение нелюдима вызывало в душе Вороны презрение и брезгливость. Не думает ли он, что и Александр Иванович способен заняться «мелким вредительством»? Не на такого напал.
Ворона не случайно устроился перед войной ветеринаром: он по-настоящему любил животных; коровы с детства вызывали в нем добрые чувства. Когда ему самому приходилось их доить, в нем пробуждалось желание ласково погладить шелковистую шею. (Своих коров он тщательно мыл и чистил.) Ему хотелось порой целовать еще влажного новорожденного теленка… А какую нежность он испытывал, держа на своей шершавой ладони желтеньких пушистых цыплят…
