Сегодня почтальон был трезв, и Катерина Петровна приветливо улыбнулась ему. Задержав Керекешу, она потрогала пальцами набитую письмами и газетами сумку:
— Есть что-нибудь для надоеды?
«Надоедой» она сама себя называла за то, что каждый раз спрашивала, нет ли ей писем или телеграмм, заставляя Керекешу вновь и вновь рыться в сумке, хотя он с самого начала утверждал, что для Катерины Наливайко ничего нет.
Не отвечая на вопрос, Керекеша начал просматривать пачку писем, вынимая их из сумки по одному. Катерина Петровна напряженно следила за пальцами его руки. Стоило им задержаться на каком-нибудь конверте, как сердце Катерины Петровны замирало.
Как часто, прочтя фамилию на конверте, Керекеша опускал письмо обратно в сумку, а Катерина Петровна, подавив вздох, виновато говорила:
— Ну, давайте газеты и письма для моей бригады, побегу в поле.
На этот раз Керекеша особенно усердно рылся в сумке, перебирая письма; он даже подмигнул Катерине Петровне. Ее начало знобить, колени задрожали, а руки сами собой потянулись к почтовой сумке. Она уже не могла сдержать себя и свободной рукой помогала почтальону.
Увидя Керекешу, к нему со всех сторон начали сходиться свободные от работы колхозницы. Был жаркий день. Керекеша вытирал рукавом гимнастерки потный лоб, сердито смахивал пальцами влагу с желтых жидких усов и уже с любопытством постороннего человека наблюдал, как жадные руки колхозниц и подростков перебирают письма.
Он был чужим человеком в колхозе, но его успели полюбить, и часто колхозницы угощали его пирогами или пышками. Многим он приносил хорошие вести, и ему прощали то, что он часто пьет. Когда он был трезв, ему охотно давали «чарочку». Как-то еще весной, получив телеграмму от Виктора, Катерина Петровна весь вечер просидела с ним, вспоминая родные Сороки и угощая Керекешу наливкой своего приготовления. И теперь он, глядя на Катерину Петровну, уже самостоятельно еще и еще раз перебиравшую письма, думал о вкусном ужине, который предстояло ему разделить со счастливой матерью, получившей весточку от сына.
Но письма не было, и Керекеша уже с тревогой следил за разочарованным лицом Катерины Петровны. Когда она оставила наконец сумку, передав ее другим колхозницам, искавшим адресованные им письма, Керекеша испуганными глазами окинул окруживших его людей, еще раз лично пересмотрел все адреса и вдруг хрипло спросил:
— Граждане, кто взял письмо для Катерины Петровны?
Колхозницы смотрели на почтальона с удивлением, а подростки настороженно переглядывались и отходили. Они знали, что, если пропадет что-нибудь из сумки Керекеши, он уж кого-кого, а ребят не пощадит. Запомнят они, как крепок кулак единственной руки бывшего фронтовика.
Катерина Петровна покачала головой и невольно улыбнулась. Она решила, что Керекеше просто показалось. Никакого письма не было ей, и никто, конечно, не мог его присвоить. Колхозницы и ребята просматривали адреса на полученных ими письмах, и их недоумение возрастало.
— Це мени, ось точно написано.
— Чего ж бы я взяла чужое письмо? Глянь — это же от моего Василька.
— Что ж ты разыгрываешь старую женщину, никто из нас никакого письма для Катерины Петровны не видал…
Керекеша сдвинул брови, на лбу его гармошкой сбежались морщины. Не глядя ни на кого, он мигал глазами и кусал наползавшие на нижнюю губу усы, пытаясь что-то вспомнить. Наконец с виноватым видом проговорил:
— Показалось мне, что ли? Ну, как сейчас, помню, Катерина Петровна: такой синий конверт и красивыми буквами адрес написан.
— Наверно, от Романа, — обрадовалась мать. — У него почерк красивый. Или от Виктора…
Керекеша озабоченно продолжал:
— А может, показалось? — Морщины на лбу почтальона разошлись, глаза обнадеживающе глянули из-под желтых бровей. — Завтра я этот вопрос проясню на почте, Катерина Петровна. Будьте уверены: если только письмо имеется, оно будет доставлено вам в самый раз. Керекеша понимает, что значит письмо в наше время…
