— Нет, не сейчас, — ответила наконец она.
У Шифры все оборвалось внутри. Она бросилась в гостиную и прижалась к изразцовой печке.
— Ой, гевалд, — пробормотала она. — А что будет, когда они вернутся? Будет еще хуже, чем Йом-Кипур.
Когда она вновь вошла в комнату Адасы, девушка, как была в пальто, лежала на кровати, раскинув руки. Она не проронила ни звука; Шифра не могла понять, спит она или бодрствует. Подошвы на ее туфлях болтались, чулки были в дырах. Раскрытый сверток лежал на столе. В нем служанка обнаружила подвязку — почему-то одну, — сломанную расческу и буханку черного хлеба. Шифра тупо уставилась на содержимое свертка. Такой хлеб ей видеть не приходилось — даже у солдат. Сырой, мятый, с отрубями. Шифра почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Таким хлебом кормили узников тюрем.
2
Когда Даша вернулась домой, было уже четыре часа. Она позвонила. Ждать пришлось долго. Наконец за дверью раздался голос Шифры:
— Кто там?
— Я.
Служанка приоткрыла дверь.
— Госпожа, от Адасы письмо, — сказала она после паузы.
— Письмо?! Когда оно пришло? Дай-ка сюда.
— Оно в комнате Адасы.
Даша прошла по коридору и открыла дверь в комнату дочери. Адаса вздрогнула и села на кровати, низко опустив голову. Щека, которой она прижималась к подушке, покраснела. Когда Даша вошла, девушка попыталась было подняться навстречу, но упала на спину. Лицо Даши вспыхнуло — как будто от гнева.
— А, так ты жива… — не сразу выговорила она.
Адаса ничего не ответила.
— Что ж, раз ты здесь, значит, жива, — продолжала Даша хриплым голосом, сама удивляясь тому, что говорит. Она оглянулась через плечо и, увидев Шифру — служанка стояла на пороге, — захлопнула у нее перед носом дверь. Ей хотелось обнять дочь, прижать ее к груди и, одновременно с этим, оттаскать за волосы. — Когда ты явилась?
И опять Адаса не проронила ни слова.
— Ты что, онемела… или?..
— Я приехала сегодня… перед…
— Господи, какой у тебя ужасный вид! Надо же, дожили! — нараспев, плаксивым голосом бормотала Даша. Казалось, ее устами говорит ее покойная мать, набожная жена кростининского раввина.
Она не сводила с дочери глаз. Пальто в грязи, две пуговицы вырваны «с мясом», платье на груди разорвано, волосы спутаны. Даша перевела глаза на сверток.
— Что это за хлеб? — спросила она.
— Хлеб, — повторила Адаса вслед за матерью.
— Сама вижу, что хлеб.
Даша вышла из комнаты, хлопнув дверью. Шифра стояла на том же самом месте.
— Когда она приехала? Как сюда попала?
— Ее привел полицейский.
— Полицейский?! Выходит, она была в тюрьме.
— Похоже на то.
— И что же он сказал?
— Сказал, что придет снова. Завтра в девять утра.
— Кто-нибудь еще с ними был?
— На лестнице стояли дворник с женой.
— Небось все соседи сбежались.
— Не иначе.
— Скрывать больше нечего. Пусть весь мир знает о моем позоре. — В глазах Даши появился нездоровый блеск. — А впрочем, она все равно не жилец.
— Пожалуйста, госпожа, не говорите так.
— Тихо! Согрей воды. Она грязная. Никого не впускать.
— Телефон звонит.
— Не подходи.
Шифра отправилась в ванную, Даша — в гостиную. Сложив на груди руки, она принялась ходить из угла в угол. Слабости как не бывало, — наоборот, она ощущала прилив сил. Ей под ноги попался низкий стульчик для ног, и она носком ботинка отбросила его в сторону. С ее губ срывались разрозненные слова: «…похороны… больница… беременна… ублюдок… А этого идиота, — членораздельно произнесла она, — весь день носит невесть где». Ей хотелось закричать во весь голос, ругаться последними словами. Телефон зазвонил снова. Она подошла и сняла трубку:
— Кто это?
— Даша, дорогая, это я, Абрам.
— Что тебе надо?
— Даша, прошу, выслушай меня. Я насчет Адасы. Это очень важно.
— Ничего важного больше нет. Ты убил ее. Можешь забыть, что она вообще была жива.
— Выслушай меня. Я получил открытку…
— Какую еще открытку?! Ты убийца, вор, проходимец!
— Прости меня, Даша, но ты выражаешься, как рыночная торговка.
— Будь ты проклят за то, что с нами сделал! Пусть дочери твои кончат тем же, чем кончила моя дочь! Сатана! Убийца! — Даша бросила трубку с такой силой, что опрокинула телефонный аппарат.
Вошла Шифра.
