С минуту он стоял неподвижно — ему показалось, что послышались шаги. Дрожащими руками он закрыл дверцу сейфа, запер его и вышел в коридор. В темноте ему померещилось, что он видит очертания чьего-то лица.
— Маня, — позвал он.
Ответа не последовало. Очертания растаяли в воздухе — как будто под действием его голоса. Копл не узнал его — так глухо, непривычно звучал его голос. На полу он увидел банкноту. Неужели это он ее выронил? Нагнулся, чтобы подобрать ее, — и вместо банкноты обнаружил на полу бледную полоску света. «Нервы ни к черту!» — пронеслось в мозгу. Он чувствовал, как стучит кровь в висках, как затекает за воротник пот. Нарочно громко шаркая, он прошелся по коридору. Открыл дверь в комнату Мешулама. В тусклом свете ночника по потолку металась огромная тень от головы больного. Сиделка в белой шапочке повернулась к нему и предостерегающе приложила палец к губам.
Лестница по-прежнему была погружена во тьму. В подъезде никто ему не встретился. «И куда они все подевались? Оставили старика одного». В голове звучали какие-то разрозненные фразы, давно забытые слова на иврите. С минуту он стоял в нерешительности, не зная, куда направиться — на Твардую или на Гнойную. Потом пошел в сторону Твардой. Поскользнулся и чуть не упал. Из молельного дома выходила группа хасидов. Какой-то коробейник пытался навязать свой товар праздновавшим приближение Пурима евреев. «Что, разве праздник так скоро?» Мимо проехали дрожки, и Копл сделал кучеру знак остановиться. Садясь в дрожки, он стукнулся коленом об ступеньку. Сел и поставил портфель рядом. «Куда?» — спросил кучер, и Копл вдруг сообразил, что не помнит собственный адрес.
— Через мост на Прагу, — сказал он.
Кучер почесал в затылке, щелкнул кнутом и так круто развернул дрожки, что Копл чуть не упал. И тут он вспомнил мастику в замочной скважине сейфа. Чья это работа? Наоми, как пить дать! Вот что его выдаст. «Я пропал. Погиб. Будет расследование, и все выяснится. Может, выпрыгнуть на ходу и убежать? Нет, не валяй дурака. Не теряй голову».
Он ошибся — теперь это было ясней ясного. Слава Богу, ему хватило ума собрать немного мастики и замазать замок снова! Слишком поздно. Наоми, должно быть, уже вернулась домой и вызвала по телефону полицию. Они будут поджидать его возле дома! Устроят засаду. Закуют в кандалы. Все у него отберут. Вся Варшава будет злорадствовать, радоваться его краху. А он будет гнить в тюрьме. Его прошиб холодный пот. Прощай, Копл Берман, правая рука Мешулама Муската, респектабельный варшавский домовладелец, отец приличных детей. Теперь он ворюга Копл Берман и убегает на дрожках с награбленным добром. Даже кучер знает об этом! Не зря же он так чудно пожимал плечами и качал головой. Где-то вдалеке раздался свисток полицейского — длинный, заливистый. Они уже напали на его след.
Он закрыл глаза и стал ждать. Это конец, подумал он. Что скажет Лея?
Почувствовал вдруг острую боль в пальце, который прищемил портфелем. Жила на пальце подергивалась. Открыл глаза и при свете фонаря увидел на ногте черное пятно. Ржавчина наверняка попала в кровь.
Дрожки встали как вкопанные. Мимо ехал трамвай. Они находились где-то на Сенаторской. С Вислы дул холодный ветер. У него было такое чувство, будто он внезапно пробудился от тяжелого сна.
5
Когда дрожки подъехали к мосту на Прагу, Копл немного успокоился. За ним никто не гнался. Наоми, быть может, еще не вернулась, и никто пока крошки засохшей мастики не обнаружил. Замочную скважину наверняка замазал воском задолго до болезни сам старик. И даже если подозрения и возникнут, полицию вызовут не скоро. Копл отер пот со лба. Достал из кармана пачку папирос и, привычным движением прикрыв рукой спичку от дувшего с Вислы ветра, жадно закурил. Откинулся на обитую материей спинку дрожек, вытянул ноги, положил тяжелый портфель на колени и закрыл глаза.
Мост сотрясался от страшного шума. Звенели трамваи, неслись автомобили, громыхали тяжело груженные грузовики. Ломовые извозчики громко кричали и щелкали кнутами. Кучер повернулся к Коплу:
— Куда едем, хозяин?
Копл назвал улицу в квартале от дома, и кучер, огрев лошадь по крупу, пустил ее вскачь. По небу неслись огромные, темные, с красными прожилками тучи, из-за которых время от времени выглядывал месяц. Дрожки проехали мимо дома Копла. Он покосился на подъезд — никого. Поднял воротник пальто и надвинул на глаза шляпу — не дай Бог, его узнают соседи! Из всех окон его квартиры освещено было только одно; Башеле была такой же экономной, как и в первые годы их брака, когда в неделю он зарабатывал всего десять рублей.
