— Тихо! Перестань реветь! — взвыла Дина, зажимая уши. — Бомбы падают с утра до ночи. С ума сойти можно. Что ж ты стоишь в дверях? Менаше-Довид, перестань приплясывать! Говорю тебе, Аса-Гешл, он у меня совсем из ума выжил.
Менаше-Довид потер свои огромные руки и с улыбкой процитировал:
— «Долг человека славить Господа за зло, которое выпало на его долю, равно как и за добро». Вот они, родовые муки Мессии… войны Гога с Магогом… И это начало, об этом и говорится в книге пророка Даниила. Идиоты!
— Господи, сколько ж от тебя шума! — воскликнула Дина. — Они с ума меня сведут. Разумные люди убегают — но нам-то как убежать? Я и шагу ступить не могу. Говорю, пусть мужчины уходят, а мы с Тамар как-нибудь справимся. Что они нам сделают, скажите мне? Ты-то что думаешь, Аса-Гешл? Говори, что ж молчишь, о Господи! Слыхал, Аделе в Варшаве. Ее обратно отправили.
— Аделе?!
— Да, Аделе. Пароход во всех морях побывал, плавал, плавал — и вернулся. С нами, евреями, всегда так: то сюда швырнут, то туда — а потом выбрасывают, точно мусор. Она тоже хочет уехать. А что поделывает твоя благоверная?
— Адаса погибла.
— Что?! Господи помилуй всех нас!
— Ее бомбой убило.
— Когда? О Боже, прелестное дитя! Такая молодая! Такая красавица! Какой кошмар!
— Ой, дядя Аса-Гешл… — начала было Тамар задушенным голосом, но запнулась.
— А ну перестаньте говорить и кричать все разом! — заголосила Дина. — Такие ужасы творятся, что у меня нервы не выдерживают. В ушах поет. Не снаружи, а внутри, будто Кол Нидре. Как у гнусного Тита, да будет проклято имя его! Садись, Аса-Гешл, садись, у нас за стул денег не берут. Что делать, скажи мне? Куда бежать из этого ада? В доме ни гроша. Хоть на пол ложись да помирай. Что со мной будет, мне все равно, но как быть с другими, с детьми? Говори, Аса-Гешл.
Аса-Гешл порылся в карманах. Всего несколько медяков.
К нему подошел Менаше-Довид:
— Пусть это будет последним из всех твоих несчастий! Какие времена! Даже неделю траура и то соблюсти не получается. Но воскресение грядет, грядет. Скоро, скоро увидим мы незабвенных наших. Собственными глазами. Пока у меня есть мой ребе, бояться мне нечего. Он обо всем позаботится. — И Менаше-Довид указал на книгу погасшей сигаретой.
— Менаше-Довид, заткнись. Всем и без того известно, какой ты дурак. — Дина повернулась к Асе-Гешлу. — Они бомбы бросают, а этот приплясывает. И будет приплясывать, покуда всех нас, оборони Господь, не перебьют. У меня осталось немного овсяной крупы — ее и едим. Кончится — ноги протянем. Моих сыночков пришли было в армию забирать, но когда на них на призывном пункте посмотрели — сразу домой отправили. Солдат и одевать-то не во что. Говорят, Гитлер уже в Воле. Господи, и что только нас, евреев, ждет… — И она жалобно всхлипнула.
Оба сына вернулись в гостиную. Тамар вытерла глаза и сказала:
— Дядя Аса-Гешл, что ж ты не садишься? Чаю выпьешь?
— Нет, я должен идти. Я скоро вернусь.
— Куда ты? — недоумевала Дина. — Придет на минутку и тут же убегает. На улицу сейчас лучше не высовываться. В такое время всем вместе держаться надо.
— Говорю же, вернусь. У меня ведь теперь даже комнаты нет — жить негде.
— Оставайся! Уйдешь — вместо тебя у нас другие поселятся. Из разбомбленных домов все время люди приходят. В такие дни никого не выставишь. Жуткое время! Что нам делать? Куда податься? Прогневался на нас Господь! Проклял нас!
Тамар было стыдно, что мать все время рыдает и причитает. Лицо у девушки пошло красными пятнами. Менаше-Довид еще некоторое время потоптался в кухне и ушел. Аса-Гешл поцеловал Тамар и повторил:
— Я скоро вернусь.
Барбара — бледная от гнева, с горящими глазами — стояла посреди двора.
— А я уж решила, что больше ты не появишься.
— Это ж моя сестра!
— Послушай меня, Аса-Гешл. Я здесь оставаться не собираюсь. Уеду сегодня же. Скажи прямо: ты со мной или остаешься?
— Остаюсь.
— Это твое последнее слово?
— Да.
— Тогда прощай. И да поможет тебе Господь.
— Прощай, Барбара. И прости меня.
— Не вижу смысла оставаться под нацистами.
— Вся моя семья остается. Мне все равно. Хочу умереть.
Барбара прожгла его недобрым взглядом:
