— Что ты раскричалась, ма? — не выдержала Лотти. — Люди подумают, что мы сумасшедшие.
— Кто подумает?! Кто сумасшедший?! — кричала Лея. — Заткнись. Держи лучше сумку с обувью покрепче. А ты, Менди, чего застыл, точно голем, а?
— А что я, по-твоему, должен делать?
— Не спускай глаз с гоев. И не стой, как истукан.
— Опять она за свое. Чушь несет, — пробурчал Копл. — Кому нужны твои обноски?
— Обноски?! Много ты понимаешь. В Париже у меня пелерину украли.
— Ну, Лотти, как тебе Варшава? — поинтересовался у падчерицы Копл.
Лотти пошла в отца, реб Мойше-Габриэла. У нее были мелкие черты лица, темные волосы, голубые глаза. В Нью-Йорке она считалась хорошенькой, но Лея не понимала, что американцы в ней нашли. Ела она, как воробышек. Бюст отсутствовал. Она слишком много читала и близоруко щурилась. Одевалась она просто — по мнению Леи, слишком просто. Сейчас на ней были старая зеленая кофта, темное платье и скромная шляпка. В одной руке она держала французскую книжку, в другой — английский журнал.
— Так себе, — ответила она на вопрос отчима и пожала плечами. — Грязновато.
Менди был высок и не по возрасту дороден — в мать. Он щеголял в зеленой шляпе с пером, которую купил в Париже, в куртке с меховым воротником и в серых шерстяных носках. В руке он держал кулек с орехами и сплевывал скорлупу на тротуар.
— А тебе здесь нравится, Менди? — спросил Копл.
— Есть хочется.
— Потерпи, обжора. Скоро будем обедать.
Новость о приезде Леи вскоре разнеслась по Гжибову, Паньской, Гнойной, Твардой — повсюду, где еще жили Мускаты. Салтча и Царица Эстер целыми днями обсуждали эту новость по телефону. Называть Копла «зятем» Мускатам было нелегко. Натан поклялся, что этого выскочку он на порог не пустит. Хама, жена Абрама, узнав новость, разрыдалась. Все они задавались одними и теми же вопросами: «Увидится ли Лея с Машей? Встретится ли со своим зятем-гоем? Что скажет и как поведет себя Мойше-Габриэл, когда увидит своих детей-американцев? Как будет держаться с матерью Аарон?» Пиня побежал в книжную и антикварную лавку на Свентокшиской посоветоваться с Нюней. Студенты листали книги на полках. Броня стояла у стола, полировала живот обнаженного Будды и зорко посматривала по сторонам. Пиня поздоровался с ней, однако Броня притворилась, что его не заметила. Мускатов она не жаловала. Братья уединились в задней комнате.
— Ну, что скажешь? — начал Пиня. — Господи, это ж будет сумасшедший дом. Над нами вся Варшава смеяться будет.
— И что с того? — возразил Нюня. — Он ведь как-никак ее муж? Я прав или нет?
Пиня схватил его за лацкан пиджака:
— Мы, что ли, виноваты? Не мы ведь вышли за него замуж, а она!
— Что это вы там шепчетесь? — послышался на пороге голос Брони.
Нюня вздрогнул:
— Ничего, ничего.
— Где новый каталог? — Броня повысила голос.
Нюня поскреб бородку:
— Откуда мне знать.
— А кто должен знать? Граф Потоцкий?!
— Броня, д-д-дорогая, из Ам-м-м-мерики приехала Л-л-лея. — Нюня заикался.
— А мне-то что до этого?
И она хлопнула дверью с такой силой, что подняла облако густой пыли. Пиня принялся громко чихать.
— Чего это она злится?
— Спроси меня что-нибудь полегче.
В конце концов братья решили позвать Лею и Копла в гости и в семейных дрязгах участия не принимать. И дело было не только в том, что братьям не хотелось обижать сестру; Лея была сказочно богата и могла оказаться им полезной. Вечером братья направились с визитом в «Бристоль». Пиня был в длинном, до пят, пальто, в шелковой шляпе и в обрызганных грязью сапогах; Нюня — в пальто с меховым воротником, которое с годами стало ему мало, в меховой шапке-ушанке, в лайковых ботинках и в калошах. Служащие гостинцы проводили их подозрительными взглядами. Коридорный не пустил их в лифт, предложив подняться пешком, и они двинулись по лестнице, размахивая руками и наступая друг другу на ноги.
Пиня нагнулся и провел рукой по ковру:
— Какой мягкий! Нога утопает!
— В раю еще мягче будет, — отозвался Нюня.
Перед номером сестры Пиня громко высморкался и только потом постучался. Лея открыла дверь и, завизжав от радости, бросилась их обнимать:
— Пиня! Нюня! — Она смеялась и плакала одновременно.
