— Я бы съел супу, если можно, — сказал Аса-Гешл.
— Ну а мне, пан Мариан, рюмочку коньяку и сосиску.
— Как прикажете, пан Абрам. Рюмку. Понимаю.
— Наконец-то поговорим, — сказал Абрам Асе-Гешлу. — Со мной можешь быть откровенным. Адаса все мне рассказала. Давно уже. Теперь ее доверенное лицо — Герц Яновер. Он, кстати, женился на Гине. Ты, наверно, в курсе. А эта Калишер, слава Богу, куда-то подевалась. После твоего отъезда Адаса тяжело заболела. Тогда же умерла ее мать, а отец женился на одной довольно гнусной особе. Он ведь всегда был придурком — эта дамочка ноги об него вытирает. Родная дочь не желает иметь с ним ничего общего. Она не бывает у него, он — у нее. Ну, а Фишл на ходу, как говорится, подметки рвет. Набожен, как сто чертей, и зарабатывает кучу денег. Он и с немцами ладил, и с поляками. Теперь, когда у поляков свое правительство, он и из них деньги выбивает. Стоит ему что-то купить, как курс вырастает, продает — курс падает. Такие вот дела, как теперь принято выражаться. Короче говоря, этот тип допокупался и допродавался до того, что всех обобрал до нитки. Хотя вообще-то парень он неплохой. Без него бялодревнский ребе давно бы уже по миру пошел. Никто не понимает, чего он так держится за Адасу — от нее он ничего не имеет. А вот у тебя с Адасой какая-то ерунда получается. Если б ты и вправду жить без нее не мог, ты бы себя не дал в солдаты забрить.
— Я бы и сейчас пошел в армию. Все лучше, чем отрубать себе палец или вырывать зубы.
— Мог бы спрятаться. С приходом немцев все дезертиры повылезали из своих нор, точно крысы.
— Крысой мне быть не хотелось.
— Ладно, что там говорить, ты за свое решение заплатил сполна. Когда человеку двадцать лет, он еще может позволить себе любые глупости. Ну, рассказывай, где тебя носило?
— До самой большевистской революции я был в армии. Мы все время отступали — от Карпат, через всю Украину.
— Да, далеко же тебя занесло. Где ж ты был, когда большевики своего добились?
— В деревне под Екатеринославом.
— И что ты там делал?
— Был домашним учителем в богатой еврейской семье. После прихода Керенского отец семейства купил себе большое поместье.
— А потом?
— Помню смутно. О революции мы узнали только в середине ноября. Поместье большевики конфисковали, учредили «исполком», пару офицеров пристрелили. Потом пришла банда Дроздова и пристрелила исполкомовцев. А потом, если мне память не изменяет, пришли австрийцы. В это время я мог бы сбежать в Варшаву, но заразился тифом. А тут власть перешла к Скоропадскому.
— И ты по-прежнему жил в этой деревне?
— Нет, переехал в город. Собирался бежать, но заболел снова. Тем временем пришел Деникин, за ним — Махно, а потом — опять большевики, и опять Деникин…
— С большевиками действительно каши не сваришь?
— Не знаю, в России все против всех. Философия Гоббса в действии.
— Погромы Петлюры видел?
— Чего я только не видел! Лучше не вспоминать.
— Мы тут тоже многого навидались. Я далек от большевизма, но уж лучше они, чем царские бандиты.
— Все хороши. Большевики расправлялись не только с царскими бандитами.
— А я уж решил, что и ты в большевики подался.
— Нет, Абрам, ни за что. Как Адаса? Когда ты видел ее последний раз?
— Давно уже не видал. У нее все в порядке. Читает книжки и бездельничает. Герц Яновер стал настоящим паразитом. Основал какое-то общество, мы все в него вступили. Рассказываем ему свои сны, он их записывает и отсылает в Англию. Ну а там они их, надо понимать, расшифровывают. Адаса — его правая рука. Она и с сионистами, насколько мне известно, тоже сошлась. Сейчас ей лучше, но девушка она нездоровая. Скажи, в чем сейчас твоя философия? Что нам делать?
— Нет у меня никакой философии.
— В Спинозу больше не веришь?
— Верю. Но от этого не легче.
— Не буду вмешиваться в твои дела, но Адаса хочет получить развод, выйти за тебя замуж и родить пару детишек.
— Детей я иметь отказываюсь. На этот счет решение принято.
— Что за чушь! У тебя чудный сын. Не могу без смеха на него смотреть. Аса-Гешл номер два. Я тебя понимаю, но это у тебя настроение — оно пройдет. А как насчет сионизма? Ты же был сионистом?
