— Алло, кто говорит? — послышался высокий мужской голос.
— Это квартира Адасы Кутнер?
— Что вам угодно?
— Она может подойти к телефону?
— Ее… ее нет в городе. С кем я говорю?
— Я… один ее знакомый.
На противоположном конце провода помолчали, а затем Фишл (к телефону подошел он) повторил: «Ее нет в городе» — и повесил трубку.
Сообразив — увы, слишком поздно, — что надо было спросить, где она, Аса-Гешл двинулся, натыкаясь на столы, в сторону выхода. Итак, путь к Адасе был отрезан. Наверно, она где-то за городом. Последняя открытка, которую он от нее получил, шла полгода. В дверях кафе его остановил молодой человек с маленькой рыжей бородкой, в хасидской одежде.
— На обмен что-нибудь есть? — спросил он.
Аса-Гешл понял каждое слово в отдельности, но не общий смысл сказанного.
— Что вы имеете в виду?
— Деньги не хотите поменять? Доллары, фунты, кроны, марки. У меня вы получите больше, чем в банке.
— Простите, но у меня ничего нет. Я только что из России.
Молодой человек изучил его с ног до головы:
— Из страны большевиков, а?
— Да, оттуда.
— Плохо там дело, да?
— Да, неважно.
— Евреям не дают оставаться евреями?
— Все непросто.
— И здесь немногим лучше. У них ведь у всех на уме одно и то же: не дать нам, евреям, жить.
И с этими словами юный хасид повернулся и, поскрипывая своими тяжелыми сапогами, вразвалочку удалился.
2
Абрама дома не оказалось. К телефону подошла молодая женщина, говорила она по-польски.
— Можно узнать, кто звонит?
— Не думаю, что пани меня помнит. Меня не было в Варшаве несколько лет. Я — Аса-Гешл Баннет.
— Нет-нет, я вас помню. А я дочь Абрама, Стефа.
— Да, мы как-то встречались.
— Отца нет дома. Если он вам срочно нужен, могу дать другой номер телефона. Запишите? Он вас часто вспоминает.
— Спасибо. А у вас как дела?
— О, неплохо. Я, знаете ли, замужем. Вы будете жить в Варшаве?
— Пока да.
Аса-Гешл поблагодарил молодую женщину, повесил трубку и набрал номер, который дала ему Стефа. И вновь в трубке раздался женский голос — на этот раз постарше. Аса-Гешл слышал, как в комнате что-то обсуждают, о чем-то оживленно спорят. Доносились громкие голоса, смех. Наконец в телефон ворвался громоподобный голос Абрама, и Асе-Гешлу пришлось даже отвести трубку от уха — так громко тот говорил.
— Что?! Это ты?! — проревел Абрам. — Господи, неужели я и вправду вижу твое лицо — я хотел сказать, слышу твой голос? Слава Всевышнему, который воскрешает покойников. А у меня не было никаких сомнений, что тебя уже нет на этом свете. Был человек — и нет его. Сколько лет прошло — а от тебя ни слова. Кто-то, должно быть, потер волшебную лампу, не иначе! Где ты? Откуда говоришь? Где тебя черти носили? А я уж решил, что ты стал комиссаром и чекистом. Ну, чего ждешь? Почему не едешь? И почему молчишь? Представляю, какой переполох ты произведешь своим приездом.
— Я только что с поезда. Нахожусь в кафе на Крулевской.
— Ого, на черном рынке! А вещички где?
— Чемодан я оставил на вокзале.
— Ну, и что ж ты стоишь, как истукан? Хватай такси и приезжай. Если, конечно, у тебя на такси хватит. А нет — в трамвай садись. Я — на Свентокшиской, дом семь. Спросишь Иду Прагер, из студии. А впрочем, можешь и не спрашивать. Сам увидишь. Узнаешь по застекленной крыше. Кто дал тебе этот номер телефона?
— Твоя дочь Стефа.
— Этого не может быть. Неважно, приезжай. А как, черт возьми, ты нашел Стефу? Я и сам ее повсюду ищу. Вышла замуж и забыла, что когда-то у нее был отец. Какой же ты негодяй, что ни разу не написал. До революции, естественно.
— Почта не работала.
— Работала, еще как работала. С Адасой-то ты переписывался, черт бы тебя взял. Ну, что случилось, рассказывай. Большевиком, поди, стал?
— Пока еще нет.
— Ладно, хватит болтать, несись на всех парах.
Аса-Гешл вышел из кафе. Теперь идти стало легче. Спросив прохожего, в какую сторону ехать, он сел в трамвай и медленно поехал по Крулевской. Ворота, ведущие во двор дома на Свентокшиской, были не заперты. Аса-Гешл поднял голову, увидел свет под застекленной крышей и поднялся наверх. Стучать не пришлось; Абрам — высокий, широкоплечий, сутулый, борода с сединой, лицо багровое, точно обгорело на солнце, — стоял в дверях. Из-под кустистых бровей сверкали молодые черные глаза.
