— Что ты хочешь этим сказать?
— Мы сыграем свадьбу в Венском зале.
— Ты что, с ума сошел? Разведенные женятся без помпы. Что тебя волнует? Тебе жаль Башеле?
— Жаль — но это меня не остановит.
— Может, ты любишь другую? У тебя ведь добрый десяток женщин.
— И пяти не наберется.
— По-моему, я начинаю тебя понимать, Копл. Ты ведь не раз говорил мне, что женщины у тебя есть, но ты их всерьез не воспринимаешь. Так, дурака валяешь. По моим же представлениям, если отношения мужчины с женщиной продолжаются долго, с ней валять дурака нельзя. Я ничего не знаю — и не хочу знать — про твои романы. Прости, но меня от них с души воротит. Но если ты и в самом деле влюблен в одну из своих баб, пожалуйста, очень тебя прошу, не морочь мне голову. Я ведь как-никак дочь Мешулама Муската.
— Ни в кого я не влюблен и никого не боюсь.
— А кто сказал, что ты кого-то боишься?
— Разве не ты?
— Ты что, боишься, что она плеснет тебе в глаза кислотой?
— Кто «она»? О ком ты?
— Послушай меня, Копл. Я же вижу, ты от меня что-то скрываешь. Не хочешь говорить — не говори. Забудь. Давай сделаем вид, что нашего разговора не было. С ним я все равно разведусь, но к тебе это никакого отношения иметь не будет.
— Ты что же, передумала?
— Считай, что так.
— Не бросай меня. Ты же знаешь, я всегда тебя любил. С тех самых пор, как начал работать на твоего отца. Все, что я делал, делалось только ради тебя. Каждую ночь мне снилось, что настал этот день… когда… не знаю, как выразить то, что я хочу сказать. Мне снилось, будто я зову хозяина «тестем».
Лея почувствовала, как у нее из глаз брызнули слезы. Она вынула из сумочки носовой платок и высморкалась.
— Тогда чего ж ты меня мучаешь?
— В твоих глазах я всегда буду слугой.
— Не говори так. Ты просто хочешь меня обидеть.
— Но ведь ты же сама только что назвала меня вором.
— Я? Тебя? Стала бы я, по-твоему, выходить замуж за вора?
— Если я и воровал, то только ради тебя.
Зазвонил телефон. Копл поднял трубку и тут же ее положил. Вынул часы, взглянул на них и опустил их обратно в жилетный кармашек. Посмотрел на Лею — в его взгляде читались и смущение и страсть одновременно. Прикусил губу, щеки у него побледнели, но тут же вновь налились краской. Непреодолимое желание во всем признаться охватило его. Он знал, что впоследствии об этом пожалеет, но справиться с собой был бессилен.
— Лея, мне надо тебе что-то сказать.
— Говори.
— Лея, у меня дома больше шестидесяти тысяч рублей. Наличными.
Лея подняла брови:
— Ну и что? Рада за тебя.
— Это деньги твоего отца.
Лея пожала плечами:
— К чему ты мне это рассказываешь? Душу облегчить хочешь?
— Я не могу оставаться в Варшаве. Я никогда не обрету здесь покоя.
— И что ж ты будешь делать?
— Поеду в Америку.
В этот момент Лее показалось, что в живот ей вонзился нож.
— Один?
— С тобой.
— Но как? Война же.
— Попробуем через Сибирь. Что скажешь?
— Что я могу сказать? Только одно: что я по уши в дерьме.
Больше Лея сдерживать себя была не в состоянии. Она попыталась проглотить вставший у нее в горле ком и разрыдалась. Копл поспешно подошел к окну и закрыл его, хотя оно было лишь слегка приоткрыто. Потом стал шагать из угла в угол. И тут вдруг он ощутил поразительную легкость. В уголках его рта заиграла слабая улыбка. Он почувствовал, будто с него свалился тяжкий груз, который все это время, не переставая, давил на него, отдавался в груди. Он подошел к Лее, упал перед ней и опустил голову ей на колени. В нем взыграло что-то молодое, давно забытое. Лея положила руку ему на голову и кончиками пальцев провела по его волосам. Он и сам не знал, рыдает он или смеется. Обеими руками она подняла ему голову, приблизила его лицо к своему. Щеки у него были мокрые, но глаза улыбались.
— Копл, что мы будем делать в Америке? — срывающимся голосом пробормотала она.
И Копл ответил:
— Начнем новую жизнь.
