Фабиан поднял брови, покачал головой и, выходя из кабинета, рассмеялся:
– Ну и дают же гринго!
Она приехала точно в одиннадцать часов в сопровождении молодого щуплого атташе из посольства Соединенных Штатов. Посольский, некий мистер Уилберт Смолл, представился с явной попыткой подделаться под итализированную мелодику испанского, на котором говорят в Буэнос-Айресе. Фортунато сразу определил, что перед ним мелкий чиновник. Если у посольства серьезные намерения, то прислали бы кого-нибудь из ФБР. Фортунато предложил им кофе и демонстративно достал из деревянного ящика несколько монеток. Передав их помощнику инспектора, он попросил принести три порции cortados, густого пряного кофе с молоком.
Они присели, и посольский завел обычную посольскую песню: Соединенные Штаты благодарны за то, что полиция Буэнос-Айреса любезно согласилась выполнить просьбу семьи и сделать последнюю попытку внести ясность в это дело.
– Такая трагедия, – проговорил комиссар. – Я сделаю все возможное.
Они с Уилбертом Смоллом поболтали несколько минут о Соединенных Штатах, пока дипломат не заспешил на важную встречу Англо-аргентинского культурного общества. Фортунато закрыл за ним дверь и остался наедине с доктором. Ему хотелось выяснить, какие у нее есть подозрения по этому делу.
– Доктор Фаулер, – начал он, – с самого начала хочу кое-что сказать. Я знаю, что вы получили образование в области прав человека, и представляю себе, насколько это важный вопрос, особенно с учетом недавней истории Аргентины, но я не думаю, что мы здесь имеем дело с нарушением прав человека. Все, чем мы располагаем, говорит за то, что это обычное уголовное дело. У вас есть причины думать иначе?
– Я полагаю, что всегда лучше смотреть на вещи непредвзято, – сказала она, и в голосе у нее прозвучали твердые нотки. Она тут же, наверное, спохватилась и, как бы извиняясь за резкость, улыбнулась, потом открыла блокнот и быстро пробежала несколько страничек заметок. – Мне бы, комиссар Фортунато, хотелось коротко пройтись по некоторым деталям дела. Когда консульство Соединенных Штатов связалось с семьей, близким сообщили, что смерть Уотербери сочли самоубийством.
– Я думаю, тут что-то напутали, возможно, потому, что причиной смерти в морге определили выстрел в голову. Напомню вам, произошло это на уикэнд, когда у меня был выходной, и я думаю, что помощник комиссара Гайтан, который в это время дежурил, к сожалению, невнятно записал факты…
– Мне сказали, – продолжила она, – что на теле было несколько других огнестрельных ран и что тело обнаружили в сгоревшем автомобиле. Просто трудно допустить, чтобы помощник комиссара Альперт мог поверить, будто человек выстрелил в себя несколько раз, потом выбрался из машины, поджег ее, а потом снова забрался в машину, надел на себя наручники и вторым пистолетом пустил себе пулю в голову. – Явный издевательский намек она смягчила, чуть-чуть смущенно пожав плечами. – Вы не согласны со мной?
Атака на самую очевидную прореху в следствии немного выбила Фортунато из колеи, но он не подал виду и продолжал смотреть на американку все так же спокойно и уверенно.
– Доктор Фаулер, конечно, квалификация смерти как самоубийства – это явная путаница, виноват в которой либо помощник комиссара Гайтан, либо посольство, и я приношу извинения за страдания, которые были дополнительно доставлены семье.
Она рассеянно потянулась к золотой цепочке на шее и покрутила ее между пальцами.
– После этого по просьбе семьи посольство сделало несколько запросов и получило ответ, что есть основания подозревать, будто убийство это связано с наркотиками. Даже несмотря на утверждение семьи, что Роберт Уотербери никогда не совершал преступлений и не пользовался наркотиками. – В голосе ее прозвучали одновременно обвинение и вопрос. – Почему расследование прекратили с таким заключением?
Фортунато кашлянул. Вполне логично допустить, хотел сказать он, что человек скрывал от семьи употребление наркотиков, – но мучительный вопрос, скрывавшийся за молчанием гринго, не дал ему произнести эти слова. Он вспомнил, как Доминго разбрасывал мелки по заднему сиденью и как Васкес, с его козлиной бородкой и серьгами, матерился над корчащимся телом Уотербери. Последняя мольба жертвы о помощи.
