Дениза, сильно побледнев, вскочила с постели.
— Мадемуазель следовало бы предупредить меня, — сказала она. — Надеюсь, она не говорила с детьми на этот счет?
— Нет, мадам, ведь они еще спят. Но они свое получат, мадемуазель их накажет.
— Скажите ей, что я решительно запрещаю говорить с ними об этом. Или нет, подождите. Я сама приду.
— А что же мне приготовить вам в дорогу?
Дениза подумала, подошла к окну, отдернула занавески. Начинался прекрасный летний день.
— Не знаю, Люси… Кажется, теперь я уже не поеду. Соедините меня с гостиницей на набережной Вольтера, в Париже. Впрочем, нет. По воскресеньям принимают телеграммы?
— Да, до двенадцати.
— В таком случае перенесите сюда телефон… и приготовьте мне ванну.
Оставшись одна, она продиктовала телеграмму:
— Париж, набережная Вольтера, гостиница… Монте… Нет, мадемуазель: те… те… Теодор, Элен… Монте… Да, так… Вопреки искреннему желанию приехать задерживаюсь непреодолимыми препятствиями… Нет, два последних слова вычеркните… Просто: задерживаюсь… простите… привет… Подпись: Д… Да, одна буква… Д… Дениза. Все. Повторите, пожалуйста.
Воскресенье прошло еще более уныло, чем суббота. Дети, что-то затаившие и недовольные, ждали расспросов и удивлялись, что старшие молчат. Денизу дважды вызывали к телефону:
— Вас просят, мадам. Из Парижа.
Она распорядилась перенести аппарат в спальню и уходила разговаривать туда, подальше от любопытных. В одиннадцать часов она повела детей к обедне; Изабелла пошла вместе с ними; приходский кюре произнес проповедь на тему о супружеских обязанностях. Мари-Лора внимательно слушала; Патрис играл фуражкой и наблюдал за младенцем, который, как ни старалась мать успокоить его, все порывался расплакаться.
Лотри и Шмит, оставшись на террасе, обсуждали международные дела.
— Что это? Провал капитализма? — говорил Лотри. — Быть может, будущим историкам наша эпоха раздутых займов покажется эпохой странного безумия? Быть может, они будут судить о ней, как мы теперь судим о системе Лоу? Или, наоборот, тогда покажется наивным наше стремление поддержать золотую валюту?
— Мне скорее думается, что это провал демократии, — ответил Бертран. — Возраст правительств определяется возрастом финансов, подобно тому как артерии определяют возраст человека. Абсолютную монархию подрывали личные траты королей и плохая организация сбора податей. А демократия еще уязвимее, потому что она перерождается в демагогию и расточает богатства страны ради привлечения избирателей. Она парализована, потому что не может действовать быстро. Конгресс Соединенных Штатов — самое нелепое и самое громоздкое установление, какое только мог себе представить столь деятельный народ. И даже у нас…
Тут к ним присоединился Ольман; он спросил, хорошо ли они спали. Он казался счастливым, успокоившимся.
— Вы знаете, что Дениза решила не уезжать? Не хочет расставаться с солнцем и друзьями.
— Ура! — воскликнул Лотри. — Вот приятная новость! Я не вполне согласен с вами, — продолжал он, обращаясь к Бертрану. — Это провал не демократии вообще, а определенной ее разновидности — демократии парламентской. Мне кажется, что профессиональные корпорации будут отныне играть в государствах все большую и большую роль. Внутри каждой корпорации будет необходим строгий контроль. Биржевые агенты его и сейчас уже осуществляют. Банки…
— Ну, если вы завели разговор о банках, я лучше пойду встречать детей, — сказал Ольман.
Он направился по тропинке, ведущей к церкви.
— Это Монте просил ее приехать в Париж? — негромко спросил Лотри. — Она сама вам сказала?
— Сама, — ответил Бертран. — Не знаю, почему она раздумала… Я почти что жалею об этом. Такое беззаветное понимание дружбы…
Они умолкли — за углом террасы показалась группа женщин и детей. Патрис, бежавший впереди, стал подзывать собачку:
— Микет!
Мари-Лора подошла поздороваться с Бертраном Шмитом, с которым она особенно дружила; она была очень оживленна.
— Здравствуйте, лентяи, — сказала Дениза. — Вам подали все, что нужно? Лотри, можно у вас на минутку отнять Бертрана? Мне надо ему кое-что сказать.
Она увела Бертрана Шмита к розарию.
