— Значит, тебе наконец разрешили с ней видеться? — спрашивает она, донельзя обрадованная.
— Да. Мы пришли к соглашению, — отвечает он.
— Я ужасно хочу с ней познакомиться, — говорит Пас.
— Не сейчас, — говорит Мартин. — Как-нибудь попозже.
В обратный путь он пускается только в четыре пополудни. На этот раз все проходит гладко, по крайней мере, без особых волнений. Наконец-то я по-настоящему научился водить машину, думает он вечером, перед сном, с чувством легкой гордости.
Однако в субботу, по дороге на свадьбу, мотор глохнет опять. Мартин говорит, что ему «ест глаза» — он не уверен, что это правильное выражение, но употребляет его. За руль садится Пас; у нее нет прав, но это неважно. Он смотрит на нее — сосредоточенную, с ремнем безопасности между грудей. На свадьбе он много пьет. Очень много. И тем не менее все проходит отлично. Он обаятелен, хорошо танцует, отпускает несколько удачных шуток. Подруги Пас поздравляют ее. Она снимает свои красные туфли и танцует босиком, и он думает, как глупо с его стороны было вначале сомневаться в ее красоте: она прекрасна, она свободна, с ней весело, она просто чудо. Его тянет сказать ей прямо здесь, на танцплощадке, что все потеряно и ничего уже не исправить. Что в среду семья возвращается. Мартин возвращается за столик, смотрит, как она танцует с друзьями, с женихом, с отцом жениха. Заказывает еще порцию Jack Daniel’s и опрокидывает ее залпом. Жгучая боль в горле доставляет ему удовольствие. Он глядит на стул с сумочкой и туфлями Пас. Он хочет взять эти красные туфли и хранить их, словно какой-нибудь фетишист.
Следующий день — похмельный. Мартин просыпается в полдвенадцатого под странную музыку, кажется, в стиле нью-эйдж; Пас подпевает ей на кухне. Она встала рано, купила морского леща и тонну овощей и теперь жарит все это в воке, залив соевым соусом и медленно перемешивая. После обеда, растянувшись голым на кровати, Мартин считает веснушки на спине Пас, на ее заду и ногах — двести тридцать три. Это подходящий момент, чтобы во всем признаться, и он даже думает, что она могла бы понять; конечно, она придет в ярость, высмеет его, покинет на несколько недель или даже месяцев, будет чувствовать себя дурой и тому подобное, но она его простит. Он начинает говорить — робко, нащупывая нужный тон, — но она обрывает его и уходит забрать сына, который остался у ее родителей.
В пять они возвращаются. До сих пор мальчик при Мартине в основном помалкивал, но сегодня раскрепощается; похоже, Мартин заслужил его доверие. Впервые они играют вместе. Сначала пытаются расшевелить Миссисипи, который еще не совсем выздоровел, но вскоре бросают это занятие. Потом мальчуган кладет помидоры рядом с апельсинами и говорит Мартину, что хочет апельсинового сока. Мартин берет помидоры, но едва он заносит нож над первым из них, как мальчик кричит: «Не-е-е-е-е-ет!». Они повторяют эту процедуру десять, пятнадцать раз. Вводят вариацию: занося нож, Мартин будто бы замечает разницу и прикидывается взбешенным, говорит, что вместо апельсинов продавец подсунул ему помидоры, делает вид, что сейчас помчится туда и устроит скандал, — и все это ради того, чтобы мальчик, хмельной от счастья, снова закричал: «Не-е-е-е-е-ет!»
Сейчас они играют с пультом дистанционного управления. Мальчишка нажимает кнопку, и Мартин падает, кусает самого себя за руку, вопит или притворяется, что онемел.
А если бы я и вправду потерял голос? — думает он позже, когда мальчик засыпает на коленях у матери.
Пусть меня приглушат, думает Мартин.
Пусть меня перемотают вперед или назад.
Пусть запишут поверх меня что-нибудь новое.
Пусть меня сотрут.
Теперь Пас, ее сын и Миссисипи спят, а Мартин, запершись в кабинете, несколько часов кряду занят бог весть чем, может быть, плачет.
Сначала, когда они вылезают из такси, им нравится то, что они видят. Консуэло глядит на розовый куст с бугенвиллеей и хочет поскорее найти Мартина, чтобы поблагодарить его за этот сюрприз. Потом они с удивлением замечают на стене гостиной фотографию Консуэло; она сама в растерянности, и на долю секунды ей даже кажется, что эта фотография висела здесь всегда, но нет, конечно, это не так. Встревоженные, они ходят по дому, и их смятение растет с каждым шагом — ясно, что Мартин передвигал шкафы и коробки, и каждая минута приносит новое открытие: пятно на занавеске, сигаретный пепел на ковре. Кот в детской, дремлет на плюшевых игрушках. Они смотрят на его раны, которые еще не совсем зарубцевались, и сначала бурно негодуют, но в конце концов остаются рады тому, что он все-таки жив. На кухне, рядом с кошачьими лекарствами, лежит кучка использованных шприцев.
