Семейная жизнь - страница 8
Позже, ни с того ни с сего — может, пытаясь предварить чем-то свою исповедь, — Мартин заводит долгий монолог о своем прошлом. Он чередует обрывки правды с неизбежными выдумками, пытаясь нащупать способ быть честным или, по крайней мере, менее нечестным. Он говорит о боли, о том, как трудно устанавливать с людьми простые и длительные отношения. «Одиночество — это наркотик, и я на него подсел», — говорит он. Пас слушает внимательно, сочувственно и несколько раз согласно кивает головой, но после паузы, во время которой она поправляет прическу, забирается в кресло и скидывает кроссовки, опять повторяет с озорной ноткой в голосе: «Я родилась при демократии». И за обедом, глядя, как он разделывает курицу ножом и вилкой, она снова говорит, что предпочитает есть руками, потому что «родилась при демократии». Это присказка годится на все случаи жизни, особенно в постели: когда он не хочет пользоваться презервативом, когда просит ее не визжать так громко или поосторожней расхаживать по гостиной голышом и когда она так азартно и самозабвенно прыгает на Мартине, что он не может скрыть, как ему больно, — на все это она реагирует заявлением, что родилась при демократии, или просто пожимает плечами и восклицает: «Демократия!»
Время течет лениво и безмятежно. Бывают часы, а то и целые дни, когда Мартин умудряется ни разу не вспомнить, кто он такой на самом деле. Он забывает, что притворяется, что лжет, что виновен. Дважды едва не проговаривается. Но правда длинна. Чтобы открыть ее, нужно много слов. А до конца срока всего две недели. Нет! Одна.
Сейчас он ведет машину, нервничая: сегодня пятница, а завтра ему предстоит сопровождать Пас на чью-то свадьбу. Она попросила его взять машину, так что у него только один день, чтобы попрактиковаться: он должен выглядеть опытным водителем или хотя бы не нарушать правил дорожного движения. Сначала все идет хорошо. Стоит затормозить на красный свет, как мотор глохнет — это и раньше случалось частенько, — но Мартин еще не израсходовал всех запасов мужества, и вскоре его езда обретает относительную плавность. Вдохновленный своими успехами, он опрометчиво решает добраться до торгового центра, чтобы купить две чашки и три тарелки взамен разбитых им за эти месяцы, однако он не способен ни вовремя перестроиться на другую полосу, ни обогнать впереди идущую машину, поэтому застревает на своей полосе на целых десять минут и пропускает все съезды. Теперь он движется по шоссе на юг, и ему остается только одно: отважиться на чрезвычайно опасный разворот.
Он заезжает на разделительную полосу и останавливается, чтобы немного успокоиться. Выключает радио и ждет удобного момента, но когда в потоке машин возникает окно, мотор опять глохнет, и Мартин в отчаянии смотрит на приближающийся грузовик. Тот, вильнув, огибает его и возмущенно сигналит.
Мартин сдается и снова едет на юг. Стоит ему только подумать о том, что надо попробовать развернуться или съехать с шоссе, как его охватывает леденящий ужас, и он может лишь двигаться дальше по прямой. Он подъезжает к будке для сбора дорожной пошлины, и сборщик улыбается ему, но он не в силах улыбнуться в ответ. Как заведенная игрушка, он продолжает медленно ехать до самого Ранкагуа.
Я никогда не бывал в Ранкагуа, пристыженно думает Мартин. Он вылезает из машины, смотрит на прохожих, пытается угадать время по сутолоке на Пласа-де-Армас. Двенадцать? Нет, одиннадцать. Еще рано, но он проголодался. Он покупает эмпанаду2 и проводит в припаркованном автомобиле не меньше часа — курит и думает о Пас. Его раздражают эти многозначительные имена, такие звучные, так откровенно символические: Пас, Консуэло — мир и утешение. Если у него когда-нибудь будет ребенок, думает Мартин, он подберет ему ничего не значащее имя. Потом он делает по площади двадцать четыре круга (хотя сам их не считает), и какие-то девчонки, явно прогульщицы, начинают посматривать на него с недоумением. Он снова паркуется, и тут звонит его телефон; Мартин говорит Пас, что он в супермаркете. Она хочет, чтобы он немедленно вернулся. Он отвечает, что не может: надо забрать дочь из школы.
