Дычковский не был единственным человеком, с которым я переписывался, находясь в Штейерберге. Я писал десятки писем еженедельно — мне это было нужно по разным причинам. Писал также и родителям. Первое письмо домой послал еще из Цирндорфа, сообщая, что решил не возвращаться на родину, так как хочу посмотреть мир. Родители, естественно, не были информированы о моей работе в разведке, не знали, что мое «бегство» из Польши было лишь тактической уловкой. Обычно на письма, адресованные обоим родителям, отвечал отец. На этот раз написала мать. Задача у нее была не легкая. Интуитивно она чувствовала, что мне нелегко вдали от родины, но в то же время она не могла не написать, какую боль я им причинил. Беспокоилась обо мне. Через некоторое время я получил от нее посылку, в которой были пальто, свитер и теплое белье. Эти вещи мне очень пригодились в морозные дни в Цирндорфе. На мои письма из Штейерберга по-прежнему отвечала мать. Отец молчал. Из материнских намеков я понял, что он не простил меня. Я был горд за него.
Между тем мать по-прежнему старалась мне помогать. Несколько раньше она написала родственникам в Канаду и попросила их постараться забрать меня из ФРГ к себе. В результате хлопот дальних родственников я получил вызов в канадское консульство. Я должен был явиться туда, так как всем рассказывал, что мечтаю уехать за океан, но одновременно боялся, как бы канадцы на самом деле не пожелали увидеть меня гражданином их страны. Из Канады было бы труднее поддерживать контакты с радиостанцией «Свободная Европа». К счастью, от обитателей лагеря в Цирндорфе я уже знал, кого Канада «не впускает». Во время беседы в канадском консульстве я держался так, что беседовавший со мной служащий должен был быть злостным саботажником, пренебрегающим инструкциями своих властей, если бы дал обо мне положительный отзыв. Через некоторое время я получил извещение, что не отвечаю требованиям, предъявляемым иммигрантам в Канаде. Мать, уведомленная канадскими родственниками о бесплодности их хлопот, расстроилась. Она писала мне об этом. Я же не мог сообщить ей, как я рад такому обороту дел. Поэтому я отвечал ей как можно сдержаннее. Во всяком случае, мне так тогда казалось. Однако когда после возвращения на родину я просмотрел эти письма (мать их все время хранила), то увидел, как угнетающе действовало на меня пребывание в охранных ротах.
Я переписывался также с родственниками и знакомыми в Великобритании. Там жила одна девушка, которую тогда я очень хотел увидеть. Поездке в Англию я собирался посвятить свой отпуск. В связи с этим я начал хлопотать о визе. Я помнил любезных, исполнительных служащих британского посольства в Варшаве. Но тогда в руках у меня был польский паспорт. Теперь же, входя в британское консульство в ФРГ, я был лицом без гражданства, политическим беженцем. Работники консульства смотрели на меня как на преступника. После серии различных вопросов, касающихся биографии, последовал и такой:
— А на что вы будете жить в Великобритании?
— У меня есть деньги, — ответил я. Действительно, я из своего жалования сэкономил немного марок.
Узнав, какой суммой я располагаю, чиновник заявил:
— Это, пожалуй, слишком мало…
Визы я не получил и поэтому обратился с прошением к английской королеве. В своих письмах я не жаловался на отношение ко мне ее чиновников, мне хотелось только добиться визы. Наконец я получил уведомление, что должен вновь обратиться в консульство для обсуждения вопроса о визе.
Я переписывался также с Которовичем и несколькими другими работниками так называемого польского отдела радиостанции «Свободная Европа». Которович отвечал все реже. Чувствовал он себя скверно, но все еще успокаивал меня, советуя набраться терпения, так как «все идет хорошо», что, впрочем, я знал не только от него. Потом он замолк. В октябре я прочитал в «Последних известиях» некролог, посвященный Которовичу. Теперь из «Свободной Европы» писали мне иногда Птачек и Юлицкий-Розпендовский. Они получали от меня различные материалы. Помню, что один из них касался общественной работы студентов, а точнее — студенческих бригад, выезжавших на уборку урожая, их организации и задач. Поскольку во время учебы в Варшавском университете мне пришлось однажды организовывать такие бригады по поручению Союза социалистической молодежи, я написал проект статьи, выдержанный в тоне, о котором я договорился еще с товарищами в Центре. Я даже не знаю, передала ли «Свободная Европа» этот текст в эфир. Будучи в охранной роте, я, как и другие вахманы, редко слушал эту радиостанцию. Были там два или три офицера, которые проявляли живой интерес к передачам «Свободной Европы», но большинство вахманов и водителей считали, что у них «не все дома». Да и могли ли люди, которых нищенские условия существования вынудили пойти на службу в охранные роты, иначе расценивать дешевую пропаганду радиостанции «Свободная Европа», взахлеб восторгающейся «чудесами» Запада?
