Мобилизация войск вложила всю власть в руки членов этого правительства — Энвера, Талаата и Джемаля[18], которые были одновременно самыми беспощадными, самыми последовательными и самыми амбициозными из младотурок. Они поставили себе целью вытравить все нетурецкие течения в государстве, особенно арабский и армянский национализм. Первым делом они нашли своеобразное и удобное оружие в секретных бумагах французского консула в Сирии[19], который оставил после себя в консульстве копии переписки (относительно свободы арабов), ходившей между ним и арабским клубом, не связанным с «Фетахом», но созданным из самой болтливой и наименее опасной интеллигенции сирийского побережья. Турки, разумеется, были в восторге, так как «колониальная» агрессия в Северной Африке очернила репутацию Франции в арабскоязычном мусульманском мире, и Джемалю было на руку показать своим единоверцам, что арабские националисты — изменники до такой степени, чтобы предпочесть Францию Турции.
В Сирии, конечно, его разоблачения особенной новостью не стали; но члены общества были людьми известными и уважаемыми, хоть и учеными, и их арест, осуждение и богатый урожай ссылок, изгнаний и казней после их процесса взволновали страну до глубины и научили арабов «Фетаха», что если они не извлекут пользы из этого урока, их постигнет судьба армян. Армяне были хорошо вооружены и организованы, но их сгубили собственные командиры. Их разоружили, разгромили по частям, мужчин перебили, а женщин и детей гнали все дальше и дальше по дорогам зимней пустыни, раздетых и голодных, в жертву любому прохожему, пока смерть не уносила их. Младотурки перебили армян не потому, что они были христианами, а потому, что они были армянами; и по той же причине они сгоняли арабских мусульман и арабских христиан в одну тюрьму и вешали их рядом на одной виселице. Джемаль-паша объединил все классы, слои общества и верования в Сирии под давлением общего горя и опасности, и этим он дал им возможность восстать сообща.
Турки подозревали арабских офицеров и солдат в армии и надеялись использовать против них тактику раскола, которой пользовались против армян. Сначала у них на пути стояли трудности с транспортом, а затем, в начале 1915 года, в северной Сирии возникло опасное скопление арабских дивизий (около трети исходной турецкой армии говорило по-арабски). Они раздробили их при первой же возможности, посылая в поход в Европу, в Дарданеллы, на Кавказ или к Каналу — куда угодно, лишь бы только их скорее поставили на линию огня или убрали из поля зрения, подальше от помощи соотечественников. Была провозглашена Священная Война, чтобы сообщить лозунгу «Единения и Прогресса»[20] нечто от традиционной святости боевого приказа халифа в глазах старой клерикальной части общества, и шериф Мекки получил приглашение — или скорее приказ — откликнуться на него.
Позиция шерифа Мекки[21] долгое время была аномальной. Титул шерифа, предполагается, восходит к пророку Мухаммеду через его дочь Фатиму и Хасана, его старшего сына. Подлинные шерифы были вписаны в генеалогическое древо — бесконечный список, хранимый в Мекке на попечении эмира, избранного шерифа шерифов, который, как предполагается, старше и благороднее их всех. Семья пророка обладала светской властью в Мекке последние девятьсот лет и насчитывала примерно две тысячи личностей.
Старые османские правительства взирали на этот мантикратический знатный клан со смесью почтения и недоверия. Так как он был слишком силен, чтобы победить его, султан спасал свое достоинство тем, что торжественно утверждал эмира на его месте. Это пустое одобрение что-то значило лишь на том отрезке времени, пока новый его носитель не начинал чувствовать, что окончательная печать на его избрание поставлена. Наконец турки нашли, что им нужен Хиджаз, чтобы вертеть им без вопросов как предметом реквизита в своих новых панисламистских представлениях. По случаю, открытие Суэцкого канала дало им возможность ввести гарнизон в Святые города. Они спроектировали Хиджазскую железную дорогу и увеличили турецкое влияние среди племен с помощью денег, интриг и вооруженных экспедиций.
