— Пока мы не перешли грани приличия, мне хотелось бы получить информацию, добытую твоим детективом.
— О’кей. Конечно, мне пришлось прибегнуть к убеждениям некоторого рода. Вот, например, одни духи сто или сорок пять долларов за унцию. А затем за ужином и напитками у меня в квартире я поведала ему, насколько важно…
— Не надо подробностей! — заорал я.
— О-о-о! — разочарованно протянула Мэндала. — Полагаю, это только лишний раз доказывает, что ты вовсе не интересуешься моей приватной жизнью, не то что я. Во всяком случае, детективное агентство откопало садовника, который работал в приюте, когда туда привезли девочку. Теперь ему шестьдесят восемь лет, и он на пенсии, но помнит ее довольно хорошо, потому что в то время она его заинтересовала. В таком людном месте, как приют, на нее не обращали никакого внимания. Он сказал, что девочка держалась замкнуто. Никогда ни с кем не разговаривала без принуждения и больше всего хотела, чтобы от нее отстали и не трогали. Садовник пожалел бедняжку — конечно же она была миловидной девочкой — и стал по-своему проявлять к ней внимание. Через несколько дней она начала с ним беседовать. У нее не сложились отношения ни с учителями, ни с нянечками, и она не подружилась с другими детишками.
— Как долго она там находилась?
— Три недели.
— Неудивительно, что она об этом ничего не помнит, — пробормотал я себе под нос.
— Однако под показной застенчивостью скрывался характер очень решительный и самоуверенный — вот почему ее так быстро удочерили. Она могла найти подход к любому, чтобы заполучить желаемое.
— Что еще садовник знает о ней?
Мэндала задумалась на несколько секунд, и в трубке что-то загудело.
— Ну, он помнит, что девочку привез мужчина, несомненно дружок матери, — она просидела в приемном покое в течение трех часов, не вымолвив ни слова. В конце концов садовник не выдержал и напомнил о ней персоналу. Оказалось, что о ней просто забыли. С тех пор он настолько ею заинтересовался, что расспросил о ней. Конечно, никто не знал о ней много, но мужчина, который оставил ее, назвал имя ее матери и сообщил, что она умерла. Садовник также запомнил людей, которые ее удочерили, охарактеризовав их как приятных, но очень строгих.
— И это означает, что он знает ее полное имя, — догадался я.
— И кто только сказал, что из вас, мистер, никогда не получится детектива? — весело осведомилась Мэндала.
— Кто бы это ни был, он прекрасно знал, о чем говорил, — огрызнулся я. — А теперь сообщи мне кое-что еще.
— Конечно. Что ты хотел бы узнать?
— Имя девочки!
Мэндала хихикнула.
Когда Лофтинг пригласил меня войти, старикан восседал на своей кровати под пологом на четырех столбиках.
— Мистер Робертс, — вздохнул он. — Лофтинг только что известил меня о четвертом убийстве. Это безнравственно! По-настоящему безнравственно! И я решил прекратить расследование и поделить свои деньги поровну между оставшимися в живых девушками.
— Вам решать. Но после того как вы узнаете все факты, включая и имя вашей дочери, — уступил я.
Бертрам начал было наклоняться вперед, но старые кости ему не повиновались, и он снова откинулся на подушку.
— Вы знаете… вы знаете, кто она?
Брэдстоун тоскливо улыбнулся, когда я кивнул, а его веки спастически затрепетали. Мне пришло в голову, что бурная радость приведет к фатальному сердечному приступу, но старикан оправился и пристально уставился на меня. Голос его звучал твердо.
— Кто она, мистер Робертс? Вы в этом уверены?
— Да, я уверен, что знаю, кто она. Видите ли, это выяснилось вовсе не в результате работы ума и моих уникальных способностей анализировать человеческие характеры, просто дополнительная работа для детективного агентства.
— Тогда продолжайте. Скажите мне, кто она.
— У вас хватит сил, чтобы спуститься вниз, мистер Брэдстоун? — заботливо спросил я. — Мне бы хотелось познакомить вас с нею лично.
Старик изучал меня, хитро прищурившись.
— Похоже, вы что-то задумали? Кроме сообщения доброй новости о моей дочери. — Брэдстоун неожиданно замолчал. И воздух стал с шипением поступать в его распадавшиеся легкие. — Она не умерла? — задыхаясь, переспросил он.
