Семь писем о лете - страница 124

Остервиц, замок старого барона фон Остервица, полностью отвечал своему названию, располагаясь среди болот между Одером и Рином – в стране хмурых озер, мрачных низин и серого неба. По дороге, пока они ехали сюда, Вальтер откровенно признался, что терпеть не может родового гнезда, что отцу уже столько раз предлагали на выбор поместья в гораздо более приятных местах и что он держится за этот раритет исключительно из прусского упрямства. И Стасе сразу представился этакий Кощей Бессмертный, безвылазно сидящий в своих развалинах и, раскидывая сети, ловящий и умертвляющий все живое в округе.

Однако, когда они по ухоженной каштановой аллее въехали в мощенный булыжником двор, темный от застилающих солнце башенок, оказалось, что герра генерала нет дома, поскольку он уехал с инспекционной поездкой куда-то под Вризен и будет через пару дней.

– Тем лучше, – усмехнулся Вальтер, – проще освоишься в этом склепе.

Но Стасю замок околдовал. В нем, в этих холодных, порой пропахших мышами помещениях, она вдруг открыла в себе какую-то неизведанную часть своей души – часть, стремящуюся к аскезе и жестокости. И, вооруженная ими, она с неожиданной легкостью добилась у Вальтера обещания, чтобы Евгения, и без того уже переведенного в более приличный лагерь на легкие работы, привезли прямо сюда, где брат с сестрой, наконец, смогут побыть вместе в нормальных условиях.

– Я думаю, старику будет даже интересно посмотреть на нынешних асов – он ведь когда-то дружил с обоими Рихтгофенами.

И теперь вместо Кощея Стасе стал представляться летчик в нелепом костюме первых авиаторов. Но когда сегодня утром ее разбудил рев мотора во дворе, и она глянула вниз, то увидела выходившего из машины высокого человека с юношеской порывистостью движений и фигурой, с белыми как снег волосами и в каком-то странном мундире. Только потом Вальтер объяснил ей, что это генеральская форма восемнадцатого года.

И вот теперь она одевалась к ужину, где предстояло встретиться с этим Кощеем, летчиком и стариком-юношей, лицом к лицу. Стася решительно подвела брови, утяжеляя их по наружному краю, как у Ольги Чеховой – русской актрисы, соперничавшей в рейхе с самой Царой Леандер, и помадой сделала рот вызывающим и жестоким.

Вальтер открыл неподъемную на вид дубовую дверь, и прямо навстречу Стасе шагнул генерал все в том же стальном мундире с серебряным аксельбантом.

– Сын писал мне о вас, фройляйн. Мы, Остервицы, всегда отличались экстравагантностью и поднимались над условностями. Славянка, дворянка – вполне, вполне интересно. Я, видите ли, не разделяю известных воззрений, и прелесть женщины заключается не в ее расе.

– Ваш язык когда-нибудь все-таки приведет вас в определенные места, – усмехнулся Вальтер.

– Мне восьмой десяток, Валли, и мой цианат всегда со мною. Прошу. – Он кивнул в сторону необозримого стола, на котором терялось и серебро, и хрусталь, и полотно салфеток. – Меню, впрочем, несколько не соответствует сервировке. – Генерал сел первым и заткнул салфетку за ворот мундира. – Простите, если буду рассматривать вас чересчур откровенно, фройляйн, – на моей стороне, сами понимаете, право хозяина, возраста и победителя.

– Я думаю, в моей ситуации это не самое страшное, – смело ответила Стася. – Вы тоже мне очень интересны.

– Эге, что за швабский акцент, фройляйн?

– В университете я специализировалась на Мёрике, генерал.

– А, безответственный сказочник! Бредни, бредни, читали бы лучше Бисмарка.

– Его, я полагаю, изучали у нас в военных академиях.

– И плохо изучали, замечу вам! Иначе не валялись бы теперь по всем полям, вцепившись друг другу в глотку. Какой абсурд! Война между железным мужским началом порядка и женственностью, жертвенностью, доблестью, в то время как они всегда и везде должны объединяться, ибо только такой союз покорит им весь мир! – Вальтер предостерегающе закашлялся, но старик пропустил предупреждение мимо ушей. – Поверите ли вы, фройляйн, – ибо мой оболтус, выкормленный еще большими оболтусами, мне не верит! – что я ночами не сплю, мучимый этим. Элементарная метафизика, фройляйн. Кто бы ни победил в этой войне, она станет победой государства, а не нации, нации в конечном счете проиграют ее, хотя все будут верить, что кто-то все-таки выиграл. Человек, ариец и славянин, проиграл, ибо его лишили выбора, а ведь выбор заключается не в том, на чью сторону встать, а в том, чтобы осуществить свое предназначение слияния и победы…