Разумеется, сводить моральную доктрину Достоевского к вопросу об импотенции было бы упрощением. В его многоплановом романе это лишь один из смысловых уровней. И бессилие Раскольникова также играет положительную нравственную роль; в конце концов, наблюдая за этой сценой извне, можно увидеть лишь то, что Раскольников отказался вступить в половую связь с проституткой. В этом вполне может заключаться залог его последующего спасения через таинство брака. Важность этой идеи нельзя переоценить. Любовь – ключ к спасению, и она начинается со встречи двух одиноких личностей, мужчины и женщины. Художественное изображение этой истины Достоевским предвосхищает ее самое знаменитое изложение, сделанное почти тридцать лет спустя его младшим другом и коллегой В. С. Соловьевым в «Смысле любви». Соловьев пишет: «Задача любви состоит в том, чтобы оправдать на деле тот смысл любви, который сначала дан только в чувстве; требуется такое сочетание двух данных ограниченных существ, которое создало бы из них одну абсолютную идеальную личность» [Соловьев 1988: 513]. Ричард Густафсон объясняет:
Это идеальное человеческое существо может быть создано только путем позитивного синтеза животных, человеческих и божественных элементов в человеке: эротическая любовь и семейная любовь, основанная на животном и человеческом инстинкте выживания, должна быть подчинена высшему, божественному принципу внутри человека. <…> Всеобщее спасение должно быть достигнуто распространением процесса сочетания, называемого теперь греческим словом того же значения – сизигия, то есть отношения «любовного взаимодействия» со средой – социальной, политической и природной. Эта модель является сочетанием мужского и женского начал в создании подлинного человеческого существа [Gustafson 1996: 44–45].
Конечный результат этого процесса, как его видит Соловьев, – это «одно великое преображение реальности, <…> уникальный союз Творца и Творения, понимаемый как полное воплощение и, следовательно, реализация космического Христа, то уникальное сочетание божественности и человечности <…>, которое называется “богочеловечеством”» [Gustafson 1996: 44–45]. Произведения Достоевского предлагают алгоритм для этого процесса – движение от одиночества через взаимоотношения с другими к единению с миром. Его живущие обособленно герои подводятся к судьбоносным встречам, дающим возможность вступить в «любовное взаимодействие», которое укажет им выход из их одиночества. Особое нарративное напряжение сюжетов Достоевского возникает благодаря очевидному на первый взгляд несоответствию между эротической возможностью и моральным запретом (встреча мужчины с проституткой). Однако на гораздо более глубоком уровне эта встреча заключает в себе возможность спасения.
Основывая свою этику на эротике, Достоевский следует великой литературной традиции. Характерно, что, рассматривая эту тему, он заходит гораздо дальше, чем его современники. Русские писатели середины XIX века использовали парадигму сексуальной проблематики, чтобы косвенно высказаться о наболевших проблемах «действия» в сложной политической, социальной и культурной ситуации. Тургеневская «Ася» и отклик Чернышевского на нее в статье «Русский человек на рандеву» и романе «Что делать?» – это лишь два наиболее известных примера литературных и критических произведений, в которых обсуждалась эта тема. В «Преступлении и наказании», как и в других своих великих романах, Достоевский принял участие в этом более широком диалоге, но при этом он сумел как никто до него и с невиданной беспощадностью проникнуть в психологию личности и наполнить эти различные и разнообразные темы глубоким религиозным содержанием. Бездействие Раскольникова во время разговора с Соней резко контрастирует с его жестокостью – явным действием, – когда он убивает. И читатель с легкостью может упустить тот важный факт, что в сцене признания Раскольников так и не говорит Соне напрямую, что он совершил эти убийства’, он лишь позволяет ей догадаться о его вине. Самое важное остается невысказанным.
Тайны и сокровища
