Достоевский в письме рассказывает исключительно о характере героя своего романа – «заграничный русский», «натура непосредственная», «человек многоразвитый», «игрок», «поэт», – и в итоге этот рассказ производит чрезвычайно статичное впечатление. Писатель, для творчества которого столь характерны действие, события и катастрофы, в данном случае не дает ни единого намека на сюжет своего будущего романа. Размышления Достоевского об индивидуальной и национальной психологии находятся вполне в русле широко обсуждавшегося в литературных кругах середины XIX века вопроса о типичном герое, однако любые содержащиеся в письме намеки на первоначальные намерения автора следует рассматривать в их взаимосвязи с событиями обеих сюжетных линий насыщенного действием окончательного текста. Достоевский наполняет историю о проигрыше бабушки и последующем распаде и разорении семьи генерала особыми моральными и культурными смыслами, а сюжетная линия рассказчика – история событий, обусловивших его низвержение в маргинальный мир игромании, – ставит важный с психологической и философской точек зрения вопрос о роли денег в человеческих отношениях.
Любовь (жизнь) или деньги (смерть)
История отношений Достоевского и Сусловой служит отправной точкой для основных конфликтов романа: с одной стороны, это отчаянная нужда в деньгах, связанная с необходимостью оплачивать расходы, вызванные любовной интригой; а с другой стороны – чудовищная потребность избавляться от денег – по крайней мере, отчасти – из-за чувства вины, порожденного этой интригой. В случае Достоевского этот запутанный клубок проблем каким-то таинственным образом обусловил создание талантливых произведений искусства. Под внешне рациональной поверхностью – мыслью, что с помощью денег можно решить проблемы, – таится хаос и превращает очевидное в необъяснимое. Карл Маркс изрек: «Логика – деньги духа» [Маркс 1974: 156]. В своих произведениях Достоевский противопоставляет этой «логике» – редуктивной картине мира, основанной на рациональном мышлении и расчете, – комплекс духовных ценностей, почерпнутых из культурной и религиозной традиции. В христианском богословии эта оппозиция принимает форму противопоставления закона (Ветхого Завета) и веры или благодати (Нового Завета). В Послании к Галатам (3: 23–24) апостол Павел пишет: «А до пришествия веры мы заключены были под стражею закона, до того времени, как надлежало открыться вере. Итак закон был для нас детоводителем ко Христу, дабы нам оправдаться верою…» На Руси первый русский митрополит Киевский Иларион ввел эту идею в русскую литературную и религиозную культуру в своем знаменитом «Слове о законе и благодати» [Иларион 1980: 29–32]. Это противопоставление стало судьбоносным для развития русского православия, для которого в еще большей степени, чем для западного христианства, Моисеев Закон был исполнен в духовности преображения и благодати и замещен ею. Закон и связанные с ним ценности начали ассоциироваться с Западом, а также с иудаизмом. Согласно объяснению, данному немецким социологом Максом Вебером, в ходе этого исторического процесса рациональные принципы постепенно начали определять и подчинять себе все более обширную область человеческой деятельности[45]. Сам Достоевский был продуктом благочестивого воспитания в русском православном духе и вполне западного светского высшего образования. Его произведения представляют собой попытку передать в западных формах светского дискурса трансцендентный мир христианской благодати[46]>[47]. Его наиболее яркие герои – интеллектуалы, которым одержимость рациональностью, справедливостью и законом не позволяет достичь духовной благодати. В блестящих «Записках из подполья», написанных всего лишь за два года до «Игрока», Достоевский наиболее подробно описывает философские и духовные последствия выбора, сделанного человеком в пользу Закона, но те же вопросы доминируют и в «Игроке».
В мире Достоевского деньги являются символическим обозначением средств, с помощью которых мертвящее рациональное, математическое мировоззрение применяется к живым человеческим отношениям, сводя их, как сказал Человек из подполья, к «дважды два четыре»
