Секреты Достоевского. Чтение против течения - страница 103
В своей недавно вышедшей работе о «материнском горе» в «Братьях Карамазовых» Лиза Кнапп исследует границы между русским явлением кликушества и западными физиологическими, литературными и религиозными моделями. Она видит истоки эпизода с Софьей Ивановной в сюжете Виктора Гюго об убитой горем матери и потерянном ребенке в «Соборе Парижской Богоматери» и в образе Девы Марии (Богоматери) как в западной, так и в восточной интерпретации. Кнапп противопоставляет специфически русское явление «кликушества» «фрейдовским и платоновским» формам истерии. В этих западных вариантах предполагалось, что истерия поражает женщин с «бешенством матки», то есть сексуально неактивных и не имеющих возможности зачать. В противоположность этому, крестьянские бабы у Достоевского – перегруженные работой жены и матери, и их заболевание отражает тяготы и лишения их жизни, а не недостаток секса. Кнапп исследует Софью Ивановну как литературный пример этого типа и показывает ее происхождение от многочисленных реальных женщин, «ответивших насилием на мужское насилие против них», о которых автор писал в «Дневнике писателя» [Knapp 2004: 40]. Красноречивый факт: в романе Гюго церковь (Пресвятая Дева, собор Парижской Богоматери) оказывается не в силах спасти потерянного матерью ребенка – Эсмеральду.
Благодаря этому скрупулезному анализу обнаруживаются ранее скрытые сложные смыслы в обращении Достоевского к теме кликушества при создании характеристики матери Алеши. Так или иначе, насилие, боль и ужас, связанные у Алеши с воспоминаниями о матери, тревожат его, и вопрос об одержимости бесами, на которую Прыжов указывает как на основной элемент кликушества, нельзя игнорировать. Литературоведы обходят этот вопрос стороной, хотя Кнапп предполагает, что фанатичная одержимость Ивана страданиями детей, возможно, унаследована от его бесноватой кликуши-матери. Некоторые детали запомнившейся Алеше сцены просто нелогичны. Если икона действительно должна давать «утешение и спасение», в данном случае это явно не срабатывает. Если мать скорбит по своему сыну, то не потому, что ему причинен какой-то вред, поскольку она держит его на руках, где ему и положено быть. Здесь читателю будет полезно вспомнить разговор Зосимы с бабами, одной из которых он говорит, что оплакивать того, кто еще жив, – великий грех [Достоевский 1976а: 47]; маленький Алеша Карамазов, безусловно, вполне жив. Кроме того, ничто не внушает маленькому ребенку большего ужаса, чем страх его матери. В воспоминании Алеши дело выглядит так, будто ребенок находится в физической опасности. Почему мать отталкивает его от себя? Вполне правдоподобный ответ заключается в том, что она сама и есть источник этой опасности. Так или иначе, в комнате никого нет, пока не вбегает нянька, охваченная страхом за безопасность ребенка, и не спасает его, силой вырывая из рук матери. А если бы нянька тогда не пришла? Факты говорят о том, что перед нами не видение духовной благодати и покоя, а
