— А сколько просят?
— Ты же знаешь, они деньги не принимают. Хотят, представь себе, «Трех толстяков» в подарочном издании.
— Да ну? (Прысканье воды, кряхтенье папы). Отдадим?
— Надо у Андрюхи спросить, книга-то его.
— Берите, — сказал я, выходя в коридор. — Только, чур, с условием. Потом научите меня этим словам: ахтарва… ахварта… Проклятиям древним.
— «Атхарваведа». «Яджурведа». Давай, напишу тебе на бумажке и прикноплю над постелью, чтобы ты перед сном повторял.
Мама, как всегда, чрезмерно заботлива. Даже не поняла, что я шучу. Точнее, иронизирую. Перед кем я буду этими языколомными словами форсить, перед Катькой Вотиновой, что ли? У меня знакомых доцентов университета нет. Зато проблема есть: родительское внимание, удачно отвлеченное от появившегося на моем столе ноутбука, скоро и неизбежно сфокусируется на вопросе «Откуда?». И соотнесется с фактом благородного растранжиривания библиотечного фонда. Надо будет как-то не слишком отклониться от умиляюще прямолинейной честности, дабы безопасно пройти по канатику вранья.
— Тетя Кира вчера завернула для тебя творожное печенье. Такое вкусненькое, горяченькое, пышненькое… Возьми в холодильнике.
— Мама, — поморщившись, заметил я. — Какое же оно теперь горяченькое и пышненькое, если в холодильнике ночь пролежало?
— Действительно. Ну, ничего. Тетя Кира мне рецепт переписала. Завтра воскресенье, я сама испеку.
— Знаю я твои кулинарные таланты.
— А ты мне поможешь. На пару — как-нибудь, а?
Открыв «Бирюсу», я вытащил завернутое в бумажку тетикирино печенье. Мама насыпала мне в кружку какао-порошок, потом открыла шкафчик, где хранились, в основном, специи и пряности, достала оттуда что-то и спрятала за спиной, поглядывая на меня с гордостью.
— Ладно-ладно, — пробормотал я, откусывая холодное печенье. — Сгущенка. Бабушка из Липецка опять продуктовую посылку прислала. Не дает вам ребенка заморить. Мне в какао четыре ложки.
— Андрей! — голос папы донесся из моей комнаты. — А постель за тебя кто заправлять будет? Александр Пушкин или Артюр Рембо? А это у тебя что?.. Ого! Я подумал сначала, альбом художественный какой-то, только без суперобложки.
— Не урони! — осторожно, чтоб не засорить горло крошками, крикнул я. — Это компьютер! Уже подключен к Интернету.
Патласова выгнали с биологии за то, что он начал громко икать. Яблоками объелся, бедолага. Вообще-то он, конечно, не виноват. Не нарочно же икал, уж биологине такие вещи должны быть понятны. Впрочем, из класса он ушел охотно. Потом из коридора еще долго доносилось икание. От биологии он избавился, а куда пойти слоняться, не знал, вот и подпирал дверь с той стороны.
Весна уже растопила последние островки снега в школьном дворе. На переменке мы облизывали ствол старой березы, сочивший почти совсем несладкий сок из множества дырочек, просверленных перочинными ножами старшеклассников.
Настроение было, правда, не совсем весеннее. Родителям пришлось сказать, что ноутбук — это знак ответной признательности от канадского профессора. Папа набычился и заявил, что, по его мнению, имел место быть вульгарный чендж. И принялся в который уж раз мне втолковывать, что библиотека наша фамильная, есть в ней книги, доставшиеся от прадедушек, и я обречен продолжить собирательство. Приращивать фамильное библиодостояние, чтобы передать правнукам. А не транжирить. Чтоб этого больше ни-ни. В первый и последний раз. Бескорыстно делиться с ближним можно солью, спичками, картошкой, знаниями и хорошим настроением. А отдавать книги — все равно, что… Вот если б мы тебя отдали нуждающейся бездетной паре? Так что ноутбук придется вернуть! С выражением полнейшей незаинтересованности в материальных признательностях.
Спрашивается, зачем мне кабытрон, если я естественным путем добытый компьютер не могу у себя оставить? Ценных книг родителей лишил, а сам ничего не приобрел. Кроме новой головной боли: кому мой шикарный ноутбук сплавить за просто так? Чтобы при этом счастливец не заподозрил во мне психа, подлежащего немедленной госпитализации.
Я обладаю солидной суммой в валюте, но не могу потратиться даже на лазерный плеер.
