Секрет бабочки - страница 36

— Так когда ты начинаешь? — спрашивает Марни.

— Надеюсь, что скоро. Я должна поговорить с… — с губ едва не слетает «Усачом», — …с управляющим. Но вы мне действительно очень помогли. Правда.

— Да ладно, нет проблем. — Марни наклоняется вперед, берет коробку спичек с длинной столешницы туалетного столика, закуривает новую сигарету. — Еще увидимся.

Я тук тук тук, ку-ку, как можно тише, выхожу в коридорчик с низким потолком, возвращаюсь в клуб и иду к выходу, чувствуя, что переполнена новой важной информацией, в отличном расположении духа. «Я это сделала. Не запаниковала — совсем не запаниковала. Вела себя как нормальный человек».

По пути к двери мой глаз ловит блеск серебра. Я обнаруживаю место, куда еще не заглядывала: ВИП-зону. Это выстланная красным ковром часть зала в глубине клуба, где стоят мраморные столики, а на каждом изящные, с тонкой гравировкой серебряные пепельницы. Зона огорожена бархатными веревками.

Уйти из клуба я пока не могу.

Потому что должна заполучить одну пепельницу, должна должна должна.

Это позыв — и я ничего не могу с этим поделать, который вытесняет из головы все мысли. Мне не просто нужна пепельница. Я без нее жить не смогу. Ее блеск заполняет все мое тело, каждую клеточку. Она притягивает меня к себе, дюйм за дюймом. У меня нет выбора. Я не могу остановиться.

Я жду, пока здоровенный широкоплечий охранник поворачивается, чтобы отчитать какого-то посетителя в обычной зоне за попытку полапать одну из официанток, подныриваю под бархатную веревку, хватаю ближайшую пепельницу. В этот момент все мое тело обдает жаром, в голове проясняется, я мгновенно чувствую, что весь мир — райское место, и вселенная, и солнечная система, и каждая большая святая планета, и сейчас хорошо и каждой травинке, и каждой снежинке, медленно планирующей на землю. Когда я найду, куда ее поставить, где ей самое место, мир обретет цельность. Я заткну пустоту, перекрою черную дыру, которая засасывает вселенную в хаос.

Я уже собираюсь сунуть пепельницу в сумочку, когда невысокая кудрявая девушка и ее клиент, сопровождаемые еще одним громилой, поднимаются по ступеням и огибают угол, направляясь ко мне. Я быстро сую пепельницу в карман, молясь, чтобы они не заметили меня, и ныряю за тяжелую бархатную портьеру, которая висит справа от меня. Цепляюсь за что-то ногой, проскакиваю другую портьеру, падаю спиной в закрытую со всех сторон кабинку и усаживаюсь на что-то теплое и подвижное.

Тихий голос у самого моего уха спрашивает:

— И откуда ты появилась?

Не на что-то. На кого-то. Я поворачиваю голову и оказываюсь лицом к лицу с мужчиной. Удивленным, улыбающимся, великолепным.

Я в таком шоке, что мне требуется несколько секунд, чтобы осознать: я сижу у него на коленях.

Мы с мужчиной смотрим друг на друга, и я чувствую, что мое тело полностью перестало функционировать. В голове одна мысль: красивый. Какой красивый! И на мгновение я забываю, где я и что здесь делаю.

А по прошествии, наверное, вечности, он заговаривает вновь:

— Насколько я понимаю, ты не собиралась усаживаться на колени к незнакомцу?

Он смеется, в глазах пляшут бесовские искорки. Выглядит он, как мистер Гамильтон, мой самый любимый учитель литературы в десятом классе, который после смерти Орена сочувственно обнял меня и сказал: «Ло, ты можешь все сдавать, когда получится, хорошо? Я даже представить себе не могу, через что тебе приходится пройти». Мистер Гамильтон — только он пришел на похороны, и только он из всей школы признал эту ужасную истину: что он даже представить себе не может, каково мне теперь, что горе, оно может и не уйти до скончания веков.

Я пытаюсь что-то сказать, но не могу продвинуться дальше: «Э-э-э-э».

— Извини… как нетактично с моей стороны. — Мужчина смеется. — Меня зовут Гордон Джонс. Я мог бы предложить тебе обменяться рукопожатием, но… подозреваю, в нашем знакомстве мы продвинулись чуть дальше. — Легким движением рук он показывает, как близко мы уже познакомились, и на мгновение — может, случайно — касается пальцами моей шеи. Дыхание застревает в горле, но я не отшатываюсь.