Содрогается земля, звенит морозный воздух. Долгим эхом гудят артиллерийские залпы в ущелье, и в прозрачной голубизне зимнего утра еле внятно доносит ветер обрывки родного русского «ура».
Дети выбегают на улицу, кричат, молча обнимаются женщины. Старики, оголив бритые головы, бегут на высокий берег.
Бережно, как бы боясь сделать ей больно, теплый труп фельдшерицы вынимают из петли. По древнему осетинскому народному обычаю Ольгу Васильевну закутали в черную мохнатую бурку и понесли по улицам. Ее несли на плечах седобородые старики и безусые юноши.
Таяли тучки в небе, и навстречу нашей пехоте, за околицу, бежали дети и кричали матерям:
— Наши пришли, не плачьте!
Таяли тучки в небе, и в тишине яркого утра хрустел снег под ногами; искрилось солнце на штыках пехоты, а на здании райкома партии трепетало пробитое пулями, но живое алое знамя победы.
О крови той, что пролита обильно,
О крови той, что даром не прошла.
Н. Тихонов.
Старая Сафиат родила шестого сына, когда ей было пятьдесят лет. Стыдясь поздней беременности, она, как провинившаяся девочка, смущенно жаловалась старшей снохе:
— Стыд какой — свекровь с люлькой, со снохами вместе. В мои ли годы рожать…
Черноокая невестка, лукаво щуря глаза, ответила:
— Ничего, роди, по очереди кормить будем, на четырех сосках богатырем вырастет.
И родила Сафиат шестого сына в февральскую полночь девятнадцатого года, в тот час, когда муж ее погиб, сражаясь с бандами Шкуро. И назвала она шестого сына — Серго, в честь Орджоникидзе, пламенные слова которого заставили ее поверить в то, что может человек быть счастливым на земле.
Серго рос бледным, худощавым мальчиком. В пионерском отряде он дружил с сыном школьного сторожа, русским мальчиком Васей. Сторож, на вид хмурый, но добродушный старик, никогда не мешал их детским шалостям, и дети целые дни проводили в школьном дворе. Детская дружба с годами окрепла. Они вместе вступали в комсомол, вместе учились, работали. И только война разлучила друзей. Но не надолго. Уйдя в первые дни войны на фронт, Василий вскоре, после тяжёлого ранения, вернулся в родное село и был назначен районным военкомом.
— Отправь меня на фронт, — просил Серго.
Но Василий неизменно отвечал:
— Не могу, Серго. Не подходишь ты по здоровью. Да и в колхозе люди нужны — кто армию кормить будет?
Из бледного худосочного мальчика Серго превратился в высокого узкоплечего юношу. Мать, глядя на него, сокрушенно качала головой и с невыразимой лаской в голосе говорила:
— Последыш ты мой, девушкой бы тебе родиться. Какой из тебя мужчина?..
***
Горячий сухой август. В мутном небе раскаленным шаром висит солнце, обжигая землю. Ветер собирает на дорогах пыльные курганчики. Через тихое когда-то село с шумом проносятся грузовики с боеприпасами, санитарные машины, зенитки. Танки сотрясают землю и обдают маленькие узенькие улочки горячим дыханием раскаленного железа. День и ночь нескончаемой вереницей военные части уходят в ущелье.
Старая Сафиат выходила на дорогу, всматривалась в усталые, запыленные лица бойцов и думала: «Война в России, а войска в горы идут». С недоумением разглядывала она молодых девушек, вооруженных так же, как и мужчины, и растерянно говорила про себя: «Такого никогда не было».
Когда Серго показал матери повестку из военкомата, она побледнела.
— Один ты у меня остался, последний… Он твой друг с детства, скажи ему, чтобы тебя не отправлял…
Простоволосая, пришла она в военкомат и оттолкнула часового, загородившего ей дорогу. Захлебываясь невысказанным горем, она сказала:
— Не смеешь ты меня… Я пять сыновей и двух внуков отдала…
И распахнула дверь кабинета.
Военком поднялся ей навстречу и пододвинул стул. Она долго молча смотрела на него, потом протянула повестку.
— Пожалей мою старость… Ты его друг с детства, не отправляй его. Он больной, слабый. Сам почему не идешь? Последний он у меня, — шептала Сафиат, как в бреду.
Военком побледнел. Он дважды вытер ладонью вспотевший лоб. Не отводя от старухи взгляда, сказал:
— И я иду. Мы все идем воевать. И дети, и старики пойдут. Немец в Ростове.
Он говорил тихо, и его худое лицо судорожно дергалось.
