– Да, мы добрались быстро, – сказал он сухо и коротко. – Мой дом на окраине… ну и скорость я превысил. Потому что надеялся спасти ее.
– А как бы вы спасали?
Наконец Шатунов надолго остановил тяжелый свинцовый взгляд на молодом следователе. С минуту он бесцеремонно разглядывал его, затем без красок в интонации, но с убеждением мстителя сказал:
– Перестрелял бы убийц. Всех до одного.
– А сколько их было? – подлавливал тот.
– Ксения… Эдуардовна видела трех человек. В масках.
– Кстати, у вас имеется разрешение на оружие?
– А я похож на человека, у которого чего-то не имеется?
Седой следак хихикнул в кулак, кстати, он больше наблюдал за Шатуновым, может, тоже готовил ловушки. Дело-то громкое, завтра, точнее, сегодня о нем растрезвонят по ТV, город наполнится невероятными слухами, народ будет жаждать продолжения с подробным ходом следствия, а начальство – разоблачения. Их устроит любая абсурдная (официально – рабочая) версия, всем же нужна хоть плохонькая, но кость, которую кидают, чтоб подавить на первых порах нездоровую шумиху. Ну, пусть попробуют сделать из Шатунова кость – своих косточек не досчитаются.
В принципе какое именно впечатление произвел лично он на следователей – плевать, Шатун изучал старшего следака. По логике у него большой опыт, но он какой-то безынициативный, как выжатый. Молодой, наоборот, чересчур инициативный и торопливый, мало шевелил извилинами. В общем, ни тот ни другой ему не подходили.
Сверху спустили на носилках Ксению, накрытую простыней, и Шатунов невольно поднялся…
– Можете идти, – сказал ему седой. – Мы вас вызовем.
Не прощаясь, Шатунов последовал за носилками, а во дворе шепнул Марину, который сидел без дела в пластиковом кресле, вытянув длинные ноги в кроссовках:
– Сгоняй к окнам, послушай, о чем они…
Марин подхватился и бесшумно исчез за углом дома, а Шатунов проводил Ксению до медицинской машины, на которой ее увезли.
Вот и всё… Идя к своему джипу, он думал об этом слове – «всё», о том, какой разрушительной силой оно обладает. Всё – это когда отмирает часть души и сердца, когда отсекается значительный жизненный отрезок, заполненный надеждами, значит, и смыслом. Вместо этого через поры кожи внутрь просачивается пустота с холодом, и поскольку пор сотни тысяч, тело заполняется быстро, вымораживая чувства, кроме одного – ненависти. Ненависть никто-никто не видит, даже тот, кто ощутил ее в себе. Но она есть. И это такая чернота бездонная – страшно туда заглянуть, потому что нет в ней конца. Нет и опоры, от которой можно оттолкнуться и улететь подальше, иначе быть беде. Шатунов обречен. Вот что означает – всё.
Он забрался в джип, сунул сложенные ладони между коленями, нахохлился, втянув голову в плечи, и так сидел. Он привыкал к образовавшейся ненависти, крепчавшей с каждой минутой. А она требовала крови, этого же жаждал и он, в общем-то, они срослись – так скоро?
Южин не расспрашивал, что да как было, почему долго держали, хотя был из категории любознательных и приставучих людей. Он достал пачку сигарет, открыл дверцу, чтоб выйти покурить, оставив шефа наедине с темной силой, что угадывалась в нем, но Шатунов попросил:
– Дай и мне закурить.
А он не курящий, бросил когда-то из-за сына, чтоб не дышать на мальчишку всякой дрянью, к тому же некурящий отец – положительный пример для ребенка. Водитель услужливо сунул в рот шефа сигарету, щелкнул зажигалкой, при этом весь его вид выражал сочувствие. Шатунов ничего не видел. Он, тупо глядя перед собой, сидел без движений, нервно гоняя зубами сигарету из одного угла рта в другой да выпуская густые клубы дыма. Южину показалось, шеф способен воспринимать человеческую речь, ну и осмелел:
– Ребята звонили, в аварию влетели. Живы и то хорошо… Ждут нас.
– Поедем, – пообещал тот.
Но команды заводить мотор не последовало, а без приказа Южин с места не сдвинется.
Въехав в гараж, Гектор заглушил мотор и обернулся. Люка и Хок, сидевшие на заднем сиденье в задумчивости, поймали его взгляд из-под нависших бровей, означающий: выметайтесь, путешествию конец. Люка открыла дверцу, спрыгнула на пол, бросив неподвижному Хоку:
