В доме было темно, если не считать тонкой полоски света, пробившейся откуда-то сзади. Элдон жил здесь со своим отцом и старым слугой; раз или два в неделю приходила убирать женщина из деревни. Я подогнал автомобиль к той стороне дома, где стоял старый хлев, служивший гаражом, поставил машину, взял сумку и направился к дому.
Элдон слышал, как я подъехал. Я столкнулся с ним в темноте сразу за дверью – его лицо было слегка тронуто лунным светом, а ночная сорочка тесно облегала худое тело.
– Я знал, что на тебя можно рассчитывать, Дэйв, – сказал он, беря у меня сумку.
– Что случилось, Элдон?
– Ох, не говори ничего, – нервно произнес он, как будто кто-то мог нас услышать. – Подожди, Дай время, и я тебе все расскажу. И тише, пожалуйста, – давай пока не будем беспокоить отца.
Он повел меня в глубь дома, с крайней осторожностью передвигаясь по широкому холлу к лестнице, за которой были его комнаты. Я не мог не заметить неестественного спокойствия, царившего вокруг: тишина нарушалась лишь звуками моря за домом. Меня с самого начала поразила несколько жутковатая атмосфера, но я отмахнулся от этого ощущения.
Уже в его комнате, при свете, я увидел, что брат серьезно чем-то расстроен, несмотря на напускную радость по поводу моего приезда – который, кстати, явно был для него не концом ожидания, но лишь звеном в цепи событий, Элдон осунулся, глаза его ввалились, а вокруг них были видны красные круги, как будто он несколько ночей совсем не спал. Руки его беспрерывно двигались с той крайней степенью нервозности, которая свойственна невротикам.
– Ну, теперь садись. Будь как дома. Ты поужинал, а?
– Поужинал, – заверил я его и стал ждать, пока он решится снять с души бремя.
Он прошелся взад-вперед по комнате, опасливо открыл дверь и выглянул в коридор – и только тогда подошел и сел со мной рядом.
– Ну, тут все дело в отце, – начал он без всяких предисловий. – Ты знаешь, что мы всегда умудрялись жить без какого-то видимого источника дохода – и все же денег всегда хватало. В роду Сандвинов так было на протяжении нескольких поколений, и я никогда не забивал себе этим голову. Прошлой осенью, однако, денег у нас почти совсем не осталось. Отец сказал, что ему надо отправиться в поездку, и уехал. Он путешествует редко, но я вспомнил, что когда он ездил куда-то в последний раз, лет десять тому назад, наше положение тоже было весьма суровым. Но когда он вернулся, денег опять стало много. Я никогда между тем не видел, как мой отец уезжает из дома и как возвращается: просто однажды наступает день, когда его нет, и точно также он появляется. В этот раз так и было и после того, как он приехал, денег у нас снова оказалось в достатке. – Он озадаченно покачал головой. – Признаюсь, некоторое время после этого я очень внимательно просматривал «Транакрипт» в поисках сообщений об ограблениях, но их не было.
– Может, он ведет какие-то дела, – пробормотал я.
Он опять покачал головой:
– Но даже не это сейчас меня беспокоит. Я мог бы об этом вообще забыть, если бы не тот факт, что эта поездка мне кажется как-то связанной с его нынешним состоянием.
– Он что – болен?
– Н-ну… и да, и нет. Он не в себе.
– Как это – «не в себе»?
– Ну, мой отец – не тот человек, которого я знал всю жизнь. Понимаешь, мне трудно это объяснить, и я, естественно, очень расстроен. Впервые я понял это, когда узнал о его возвращении и, замешкавшись у его двери, услышал, как он разговаривает сам с собой низким гортанным голосом. «Я их надул», – повторял он несколько раз. Он, конечно, еще что-то говорил, но я тогда не стал слушать. Я постучал, а он резко крикнул, чтобы я шел к себе и не смел выходить до следующего утра. Вот с того самого дня он ведет себя со всевозрастающей странностью, а в последнее время мне стало казаться, что он вполне определенно чего-то или кого-то боится – не знаю… К тому же начались какие-то необычные вещи…
– Какие?
– Ну, для начала – влажные дверные ручки.
– Влажные дверные ручки! – воскликнул я.
Он мрачно кивнул.
– Когда отец впервые увидел их, он вызвал нас со стариком Амброзом на ковер и стал допрашивать, кто из нас ходил по дому с мокрыми руками. Мы, конечно, руки всегда вытирали. Он выгнал нас из кабинета, и этим все кончилось. Но время от времени одна-две ручки оказывались влажными, и отец начал их бояться – в нем появилась какая-то встревоженность, я не мог ее ни с чем спутать.
