Аласдер рассмеялся, но смех вышел натянутым. Ли был по-прежнему мрачен.
— Так что, мой друг, — Аласдер снова стал серьезен, — решение за тобой. Если ты хочешь со мной расстаться, то я, разумеется, буду не в восторге, но решение твое пойму.
— Аласдер, — вздохнул Ли, — я свой выбор уже сделал. Я готов понять, что двигает тебя на месть. Остановить тебя мне все равно не удастся, и все, что мне остается, это радоваться, что дело уже почти завершено и скоро все будет в прошлом. Но меня все-таки беспокоят твои средства. Я не сомневаюсь, что ты не причинишь Кейт физического вреда, но моральный можешь принести, и очень сильный. Она г не пустоголовая дурочка, но ты и сам наверняка знаешь, что и самая умная женщина может потерять от тебя голову.
— Да, она не дурочка, — согласился тот, — и наверняка подозревает, что она мне нужна для каких-то моих планов. Ну и что с того? Я покажу ей Лондон, мы проведем время так, что она не пожалеет…
— Как знать, — тихо, но все-таки не настолько, чтобы Аласдер его не слышал, произнес Ли, — может быть, эта девочка окажется для тебя и чем-то большим…
В ответ Аласдер лишь рассмеялся как сумасшедший.
Хотя Кейт привезла с собой в Лондон достаточное количество платьев, сшитых специально ради этой поездки, ни одно из них, по мнению леди Суонсон, не подходило для того, чтобы появиться в нем в театре в обществе такого известного джентльмена, как сэр Аласдер. Кейт, заявила она, должна быть одета по последней моде, чтобы никто не посмел сказать, что Суонсоны держат ее за бедную родственницу. Поскольку ни одна, даже лучшая, лондонская портниха не смогла бы сшить нечто достойное всего за пару дней, решено было срочно перешить на Кейт платье какой-нибудь из сестер. Как ни противились этой идее Генриетта, Хлоя, Фрэнсис и сама Кейт (хотя первые, разумеется, совершенно по другой причине, чем последняя), леди Суонсон была непреклонна. Когда Кейт, облаченная в умопомрачительный наряд из золотистого шелка, переливающегося при каждом ее движении, взглянула в зеркало, то увидела в его отражении совершенно другого человека — изысканную, утонченную девицу из аристократической семьи. Блеск шелка отлично гармонировал с живым блеском ее глаз. Хотя платье не было открытым, оно все равно, можно сказать, ничего не скрывало — сидело идеально, словно нарочно подчеркивая преимущества фигуры. Даже пышные рукава не скрывали соблазнительно округлые формы рук. Платье было не слишком дорогим и не слишком скромным. К тому же Кейт чувствовала себя в нем вполне свободно, словно оно было ее второй кожей.
— Не знаю, — вздохнула Сибил, не в силах скрыть своего восхищения, — что задумал твой Аласдер, но уверена: увидев тебя, он будет очарован! Ты выглядишь потрясающе!
— Да, кажется, и впрямь неплохо, — не без самодовольства отметила та. — Как жаль, Сибил, что я не могу пригласить художника, чтобы он написал мой портрет! Жаль, что мама с папой не смогут полюбоваться на меня…
— Отчего же, вполне смогут. Платье твое, Кейт, теперь, когда его перешили, на Хлою оно уже не налезет.
— Дело не в этом, Сибил. Если это платье и смотрится на мне, то лишь здесь, в Лондоне. В нашем захолустье оно не к месту.
Сибил снова с тайной завистью посмотрела на кузину. Ее собственное платье было гораздо скромнее — белое, как полагается по этикету молоденькой девушке, — и белизна наряда лишь сильнее подчеркивала бледность лица Сибил, совершенно «убивая» ее. Девушка чувствовала себя не в своей тарелке.
Кейт пыталась было настоять на том, что Сибил тоже не мешало бы пойти в чем-то новом, но сестры наотрез отказались пожертвовать еще одним нарядом — хватит, мол, с этой Золушки и того, что она идет в театр в компании двух джентльменов, которые, как ни старайся, упорно не хотят обращать внимания на них, старших. Заявлено это было тоном, не оставляющим сомнения в том, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит. В результате Сибил ничего не оставалось, как идти в лучшем из своих старых платьев.
— Как жаль, — вздохнула Кейт, — что в театре будет темно и наши наряды останутся не замечены!
