Андрей сжал кулаки и шагнул к Мальгину, но в это время в комнате снова появилась Татьяна Васильевна. В руках ее были бутерброды с колбасой и пачка «Беломора».
— Вот вам, не умирайте!
Мальгин и Широков растерянно посмотрели на Жизнёву. Однако Петр Петрович быстро нашелся. Схватив пачку папирос, оборвал уголок и преподнес Андрею. Андрей отказался и от папирос, и от бутерброда. Но Жизнёва и слушать не хотела. Она приказала есть и не разговаривать и пригрозила принести еще. Повернувшись на одной ноге, она исчезла так же внезапно, как появилась.
— Вот это баба! Класс! Тебе бы такую жену — жил бы, как у Христа за пазухой, — выкрикивал Мальгин, откусывая большие куски булки с колбасой.
— Чего не ешь? Чайная, свежая! Ых!..
Андрей взял папиросу, закурил и сел за стол. После первой затяжки он удивился тому, что не почувствовал особого вкуса табака как прежде, когда курил после долгого перерыва.
Немного спустя к горлу подкатила тошнота. Такого состояния он не испытывал давно. Обычно не хотелось курить, когда он заболевал. «Уж не простудился ли вчера на пруду?» Андрей бросил недокуренную папиросу в пепельницу и принялся было за очерк, но сосредоточиться не мог. «Татьяна Васильевна!.. Она от самой жизни... от самой хорошей... И еще о чем-то говорил Мальгин... Хорошая жена!»
Оператор Яснов торопливо укладывал в машину шланги и микрофоны. Проходивший мимо Андрей буркнул:
— Опять собираешься в последний момент, ясноглазый юноша!
— А, Андрей Игнатьевич, привет! Чего-то вид у тебя невеселый. Может быть, махнем на концерт? Развеселимся...
— На какой концерт?
— В филармонию, лауреата записывать. Есть на свете такой профессор Сперанский. Не слыхал?
— Сперанский!
— Он самый. А что?..
Андрей вспомнил утренний телефонный разговор. Это неприятное объяснение состоялось именно с ним — дежурным по радиокомитету. Профессор просил включить его пятнадцатиминутную передачу в вечернюю программу. По мнению Сперанского, она должна была явиться своеобразной прелюдией к его гастролям в городе. Широков отказал — вежливо, но твердо.
И не потому, что эта небольшая передача была бы всего лишь рекламой и не могла удовлетворить радиослушателей. Расписание передач было утверждено заранее, и в нем не выкраивалось ни одной лишней минуты. Сперанский вскипел:
— Я лауреат международных конкурсов! Профессор! Возглавляемая мной школа музыкантов известна всему Союзу! Я буду жаловаться, и, смею вас заверить, это так не пройдет!
Но Широков стоял на своем: «Порядок есть порядок»...
Вспомнив все это, Андрей неожиданно согласился поехать с Ясновым. Ему очень захотелось вдруг взглянуть на заносчивого пианиста.
— Аллюр три креста! — скомандовал Юрий, и веселый шофер Яша с прибаутками и солеными остротами бешено погнал по улицам.
Филармония помещалась в старом мрачном здании с колоннами в запрудной части города. У подъезда тускло светились фонари. В их свете сновали люди в поисках лишнего билета. Потеряв надежду попасть на концерт, они обращались за помощью к администратору, который нехотя поворачивал зажатую в накрахмаленный воротник тонкую шею и небрежно отвечал: «Ничего не могу сделать. Аншлаг». Он смотрел вдоль улицы на идущие от центра машины. Чуть поодаль толпились девушки. В руках одной из них пестрел букет георгинов. Но вот администратор весь подался вперед. К самому краю тротуара бесшумно подплыл черный ЗИЛ. Открылась дверка, и все увидели небольшого сухощавого человека в светлом пальто, с шапкой седых волос на непокрытой голове.
Андрею так и не удалось разглядеть профессора — его сразу окружила толпа поклонников. Проплыли над головами цветы, и вот букет уже перекочевал в руки Сперанского...
Андрей устроился в укромном уголке радиоложи. Яснов включил микрофон. Сюда, на второй ярус, приглушенно доносились рокот фагота, переливы флейт и скрипок. Сперанский должен был играть концерт Чайковского для фортепиано с оркестром. Андрей много раз слышал его по радио, но никогда — в зале. Он положил руки на барьер и, упершись в них подбородком, стал ждать начала концерта. И вот медленно поплыл тяжелый занавес, обнаруживая один, другой, третий ряд музыкантов. В центре, ближе к авансцене, стоял черный сверкающий рояль. Четкой заученной походкой вошел конферансье. Оглядев зал и подождав, пока утихнет шум, он объявил программу. Раздались аплодисменты. У рояля появился профессор Сперанский, в черном фраке и белой как снег манишке.
