- Нет же! Нет! Я говорю тебе - остановись! Я приказываю! Слышишь?! Слышишь?!.. Виталий!.. Или я буду звать на помощь! ВИТАЛИЙ!..
Но Виталий по прежнему не обращал на нее никакого внимания - с того самого мгновенья как он увидел кассету любые внешние преграды, в том числе и жена, которой он так ужасался уже больше ничего для него не значили.
И это презрение к себе вдруг взбесило Вику: "Да что же я сошка, рабыня какая-то?! Причудам этого припадочного подчиняться?!.. Ну уж нет - и я могу постоять за себя!" - она то и позабыла, что когда-то, бесконечно давно, в некий действительно безумный, романтический период своей жизни клялась Виталию, что и рабой его будет, только бы позволил рядом находится. Но теперь все это бесило; от бешенства у нее даже в глазах потемнело, и она его сзади за волосы дернула, и даже не ведая, откуда взяла такие силы - смогла оторвать его от стенки, и развернуть к себе. Сейчас, в мертвенном электрическом свете, вся взмокшая, трясущаяся - она показалась Виталию отвратительной, она показалась ему духом преисподней, который жаждал заполучить его обратно; и тогда Виталий перехватил ее за плечи, бросил на диван, зверем зарычал, бросился к стенке, и стал сбрасывать с полок книжки, сервизы, подаренные ему от поклонников сувениры; под ногами уже набралась довольно значительная куча, и он спотыкался, падал, тут же вскакивал, рычал, ревел, стенал, молил, открывал все новые и новые дверцы - все выбрасывал и выбрасывал из них всяческие вещи, которые были для него рухлядью, таким же ненавистным препятствием к Музыке, как и Вика...
Вика же истерично рыдала, вновь бросилась к нему, а он, не поворачиваясь, отпихнул ее - так ударил, что некоторое время она просто не могла дышать. Больше она не пыталась его остановить, она просто поняла, что это не в ее силах, что надо позвонить по телефону, вызвать врачей - пусть они приедут, пусть скрутят его, вколют успокоительное, пусть увезут в клинику, пусть будут лечить там месяц, два, три - неважно сколько - сейчас она не испытывала к нему ни капли жалости, но только ужас и злобу. Злобу за свои мечты разбитые.
И ей никакого труда не стоило вернуться в спальню, и там набрать нужный номер - дрожащим голосом она сообщила все что требовалось, а подтверждением его рассказа стал ужасающий грохот - содрогнулись стены, сорвалась висевшая на стене репродукция Шишкова изображающая спокойствие лесных далей. Звон бившегося стекла, еще какой-то хруст, треск, скрежет еще в течении некоторого времени не смолкали, квартира дрожала, и казалось, что сейчас весь дом рухнет. Но нет - дом пока не рушился, и Вика прокричала в трубку:
- Скорее! Скорее же! Приезжайте!..
С трудом смогла разобрать ответ:
- Да, мы постараемся оказаться там как можно быстрее. Вам же лучше не оставаться в квартире. Выйдите к соседям или во двор...
- Да! Да!.. Когда же вы будете?!
- Как можно скорее...
И она бросила трубку, вцепилась в край столика и с такой силой, что сломался один из ее длинных ногтей - Вике было по настоящему жутко, тот человек, с которым за несколько минут до этого она лежала в постели, которого называла милым, теперь стал ей совершенно чуждым, стал убийцей, маньяком. Кровь часто-часто билась в ее висках, гудела там, звенела пожарным набатом, а она все прислушивалась - не слышно ли шагов, не выйдет ли он сейчас из затемненного коридора. И она знала, что, покажись он, дух преисподней, сейчас - она бы закричала из всех сил, она бы бросилась в окно, и все равно, что это был тринадцатый этаж - разбиться представлялось безмерно лучшим уделом нежели оказаться в руках у этого безумца. И хотя с такой силой звенело в голове, она все-таки понимала, что никаких звуков больше не было - подумалось даже, что придавило его этой стенкой. И она ведь поверила, что придавило - насмерть придавило! Ведь он же, несмотря на то, что несколько поправился, все равно ж оставался хрупким - вот как наяву увидела его лежащего на полу с раздавленной клеткой, и испытала такое же облегчение какое испытывают во всяких дешевеньких фильмах "герои", когда погибает "злодей".
