* * *
2 сентября 2011 г.
Включаю телевизор. Выпуск новостей. Новость № 1: у Берлускони 35 любовниц. Рассказывается об этом подробно, дотошно, с портретами — и нескольких качественных любовниц, и организатора гаремного проекта, и самого неуемного шалуна с подбитым глазом от брошенного в него недавно бронзового сувенирного макета Миланского собора. А в самом конце выпуска новостей как о занятном пустячке — сюжет о возвращении с космического корабля «Союз ТМА-21» Андрея Борисенко, Александра Самокрутова и Рональда Гарана. Это, мол, советская пропаганда из таких событий делала сенсации, а у Эрнста, Добродеева и Кулистикова новый, свежий взгляд на вещи: нет на свете ничего интересней и увлекательней, чем блуд, тем паче — на таком государственном уровне и такого размаха. И разве посмеют им возразить на это президент или премьер? Путин в этот же день лишь пошутил о проказах друга Берлускони, а работа своего телевидения, отучающего сограждан думать государственно и патриотично, его не касается. Какой там патриотизм, если с утра гражданам России впаривают важнейшую новость о 35 любовницах.
30 апреля 1910 года Толстой сказал Булгакову: «Все изобретения цивилизации удобны и интересны только сначала, а потом они надоедают. Вот хотя бы это, — он указал на граммофон, — ведь это просто ужас!..» Граммофоны тогда только появились. А что сказал бы Лев Николаевич о нашем телевидении с его враньем, порнографией и круглосуточной свистопляской с его Млечиным и Собчак, Пивоваровым и Радзинским, СПС и Моисеевым…
* * *
7 сентября 2011 г.
Сегодня в «Литературке» статья Юлиана Королева «Отлучение от Льва Толстого». Это как же можно отлучить от писателя — запретить его книги, что ли?
Оказывается, известный литературовед Игорь Волгин, профессор филфака МГУ (в молодости стихотворец), под одной обложкой опубликовал последний дневник писателя и свою работу «Лев Толстой как русский скиталец». Ну, что ж, пусть под одной, не в этом дело. А в том, что профессор счел уместным рассуждать о таких сторонах интимной жизни писателя и его жены, которые раньше было достоянием лишь их дневников. Ведь Толстой вел несколько дневников: один— «Ежедневник», т. е. краткие записи о событиях и встречах в течение дня вроде заметок на перекидном календаре, что делают многие; второй — и события, и пространные размышления, философствования, который он вел с девятнадцати лет до предсмертного дня; третий — «тайный» дневник; четвертый — «дневник для одного себя».
Только для себя, чтобы что-то не забыть! И очень странно, как можно было два последних дневника обнародовать без малого миллионным тиражом, допустим, в 22-томном собрании сочинений в 1985 году.
Софья Андреевна тоже вела и «ежедневник», и обстоятельный (два тома!), но не регулярный дневник. Какая может быть регулярность при тринадцати родах и пяти смертях детей, не говоря уж о переписке всех рукописей мужа и всем хозяйстве, лежавшем на ее плечах? А изданные в 70-е годы помянутые выше «Яснополянские записи» врача Маковицкого? Да еще дневник В.Ф. Булгакова, последнего секретаря. Мне довелось с ним видеться и беседовать в Ясной Поляне летом I960 года и получить в подарок переизданную тогда книгу «Л.Н. Толстой в последний год жизни». Потом мы переписывались. Да еще воспоминания Б.А. Гольденвейзера. Да еще переписка писателя и с женой, и с другом, единомышленником В.Г. Чартковым, со многими другими…
Так вот, во всех этих записях, письмах почти за полвека семейной жизни, а у Льва Николаевича на пятнадцать лет больше, как уже сказано, немало интимных подробностей, частностей, бытовых мелочей. И тем, кто читал, все это давно известно, кто интересуется, тот знает это, помнит.
Но вот в литературоведческом сочинении рассуждать о том, что в молодости великого писателя постигла «нехорошая болезнь»… Во-первых, хороших болезней не бывает. Во-вторых, уверять, по словам Ю. Королева, что сия болезнь «подвигла Толстого начать писание своего дневника, сделать шаг к духовному самоопределению и самоконтролю», это, как сказал другой классик, сюжет, достойный кисти Айвазовского, а я скажу— речи Медведева.
