А слова о том, что, если бы правительство не хвалилось, а на самом деле было русским, заставляют вспомнить, с одной стороны, нынешнего коллегу Столыпина. Он недавно на вопрос: «Что вы любите больше всего?» — на всю страну возгласил: «Россию!» С другой стороны, вспоминается сам Михалков, в порыве верноподданнического обожания однажды, пожирая глазами нынешнего коллегу Столыпина, воскликнул: «Ваше превосходительство!..» Вот и вся их «русскость».
* * *
Впрочем, лендлорду Михалкову нет дела до Льва Толстого. Он мог бы храбро повторить заученные с детства слова из басни своего папы:
Да что мне Лев!
Да мне ль его бояться?
Он предпочитает Чехова. Что ж, никто не против. Прекрасно! И вот, дабы еще более прославить и вознести своего героя, закончил речь такими словами: «Столыпин следовал великому призыву чеховского профессора Серебрякова: «Дело надо делать, господа!» Имя России — Столыпин!»
Я обмер… Профессор Серебряков из «Дяди Вани» как символ и вдохновитель самоотверженного, бескорыстного служения прогрессу?! Да это все равно, что городового из чеховского рассказа «Хамелеон» представить образцом твердости взглядов и принципиальности. Или Беликова из рассказа «Человек в футляре»— воплощением безоглядного мужества. Такое понимание чеховского образа можно извинить гармонисту Черномырдину или пятикратному интеллектуалу Миронову — с этих что взять?
Но Михалков-то! Его отец рассказывал: «Мои сыновья воспитывались средой искусства. Она формировала их мировоззрение и характер. В нашем доме бывали крупные художники, мастера слова, пианисты, артисты… Мои ребята с детства общались с пианистами Софроницким, Рихтером, артистом Москвиным, писателями Алексеем Толстым, Эрен-бургом. Среда их воспитывала».
И дальше всю жизнь будущий нижегородский landlord Mihalkov жил в мире искусства — литературы, кино, театра.
А по Чехову даже поставил фильм. И вот итог: ученик Софроницкого и Рихтера славит профессора Серебрякова как человека дела и прогресса. Да ведь у Чехова это— воплощение бездарности и самовлюбленности, паразитизма и пошлости! Старый сухарь, ученая вобла двадцать пять лет пишет об искусстве, ничего не понимая в нем, говорит дядя Ваня, за счет труда которого тот паразитирует. А в конце концов задумал продать имение, где на него работают другие. Да оно еще и не ему принадлежит! Дядя Ваня не выдерживает такой наглости, хватает револьвер и палит в паразита: бах! — промах, бах! — промах… Какая досада!
А тот, уезжая вскоре из имения, как ни в чем не бывало, наставляет остающихся работяг: «Дело надо делать, господа!» О, мог ли Чехов вообразить, что через сто с лишним лет клич этого персонажа подхватит воспитанник корифеев русского искусства и бросит всему народу. Думаю, Чехов дал бы дяде Ване возможность пальнуть третий раз. И уже не в профессора Серебрякова…
Опять я не выдержал! Опять написал Путину! А ведь знаю, что бесполезно. Но посудите, читатель, сами: с одной стороны, пример великого Льва Толстого, которому, конечно же, хочется следовать, а он сто лет тому назад писал то царю, то Столыпину; с другой — хотя бы Ксения Ивановна Григорьева из Краснодарского края, которая сейчас тоже пишет в Кремль. И вот она, безвестная, терпеть уже не может, а ты…
Толстой мечтал: «Если бы правительство было умным и нравственным, если бы оно было хоть немного русским…» Столыпину написал пять писем. В последнем от 30 августа 1909 года сострадал премьеру: «Пишу Вам об очень жалком человеке, самом жалком из всех, кого я знаю. Человека этого Вы знаете и, странно сказать, любите, но не понимаете всей степени его несчастья и не жалеете… Человек этот — Вы сами… Не могу понять того ослепления, при котором Вы можете продолжать Вашу ужасную деятельность, угрожающую Вашему благу, потому что Вас каждую минуту могут убить. Деятельность, губящую Ваше доброе имя, потому что уже теперь Вы заслужили ту ужасную славу, при которой всегда, покуда будет история, имя Ваше будет повторяться как образец грубости, жестокости и лжи…»
Ксения Ивановна в наши дни пишет премьеру: «Не любите вы наш народ и нашу страну. Так люди о вас говорят. Я больная старая женщина. Получаю пенсию плюс инвалидность 7700 рублей. Такие, как я, как-нибудь доживем до своих последних дней. А что ждет наших детей и внуков? Работы нет, а если есть, то не известно, заплатит хозяин или нет…
