– А ТЫ, Оля, что можешь сказать о Вадиме?
– Ничего. – Она опустила глаза и поправила рукой упавшие на лицо волосы, которые блестящей шафранной волной покрывали плечи и грудь. Это была красивая девочка, вот только непонятно, почему она повиновалась Лене. Это было видно невооруженным глазом.
– Он дружил с кем-нибудь из девочек? – спросил Корнилов.
Лена хмыкнула.
– Он со всеми дружил, – ответила она за Олю.
– Как это? Ну, была же у него девушка, которая нравилась ему больше всех?
– Не было.
– Оля, почему ты молчишь?
– А что говорить, если Лена вам и так все правильно сказала.
Корнилов отпустил их. Они явно что-то скрывали, но сейчас, очевидно, еще рано было о чем-то говорить, слишком свежая была рана на душе – подружки наверняка были влюблены в Льдова, как и все остальные девочки из их класса, так, во всяком случае, считала классная руководительница, Ларчикова Татьяна Николаевна.
Виктор Львович некоторое время сидел в классе один, пытаясь представить себе Вадима живого, но у него так ничего и не получилось. С минуты на минуту должны были подойти остальные одноклассники Вадима – он вызвал их на тринадцать тридцать. Очевидно, Драницына и Тараскина не пошли на физкультуру, а вместо этого болтались по школе и курили в туалете.
В дверь постучали.
– Можно? – просунул голову паренек с веселыми темными глазами. – Нам сказали, что вы будете с нами разговаривать…
«В каждом классе, – подумал Корнилов, – есть такие веселые непоседы, задающие всевозможные вопросы и играющие роль шута, они всегда в курсе всего, на короткой ноге с „классной“ – одним словом, „шестерки“. Он знал этот тип людей, а потому не поверил ни улыбочке парня, ни его готовности рассказать все, что знает. Да и вообще, как можно объяснить эту улыбку, разве что как нервическую, близкую к истерике? Но навряд ли ЭТОТ будет убиваться по однокласснику. Он наверняка радуется в душе, что одним авторитетом в классе стало меньше, а это означает повышение его шансов занять место отличника и красавчика Льдова…»
Корнилов снова попытался представить Вадима живым, но перед глазами стояло изуродованное смертью, потемневшее лицо, которое он видел в морге…
– Заходи, с тебя и начнем.
Паренек вошел, остановился, и улыбка сошла с его лица. Он даже побледнел. Невысокий, русоволосый, в теплой фланелевой куртке цвета желтка.
– Тебя как звать?
– Виктор Кравцов. Я был его другом.
– Я так и понял. Ну что ж, Виктор, давай поговорим…
* * *
Людмила Борисовна курила на кухне. В квартире толпился народ – все, кто знал их семью, пришли попрощаться с Наташей. Несколько раз звонил Корнилов, просил разрешения приехать. Голубева отвечала ему мягким и в то же время упорным отказом – к чему теперь, когда Наташеньки нет, эти разговоры о ее подростковых привязанностях, друзьях и любовях? Зачем отдавать в руки бесстрастного следователя последнее доказательство того, что в этих стенах жила и дышала юная душа, исполненная сильных чувств и погибшая, не выдержав бремени собственных страстей? Все это слишком интимно и чисто, чтобы потрясать предсмертной запиской у него перед глазами. Главное, что Наташу не убили, а это означает, что никакого преступления не было. Чего же еще? И при чем здесь прокуратура?
О существовании записки не знал даже муж, отец Наташи, Андрей Голубев. Возможно, останься Вадим жив, он захотел бы встретиться с ним и разобраться, а если потребуется, то и…
Она вздохнула, представив себе, что могло бы произойти, если бы Вадима не убили. Ведь это из-за него, мужчины молочной спелости, погибла ее единственная дочь, которая была влюблена в него до беспамятства, до бреда по ночам, до судорожных рыданий… Людмила не могла припомнить, чтобы она сама когда-нибудь, а тем более в таком юном, четырнадцатилетнем возрасте так остро переживала любовные потрясения. Мальчик может нравиться, его можно желать лишь губами и умом, но ведь не больше! Хотя про Вадика говорили, что он живет чуть ли не с классной руководительницей… Нет, этого не может быть! И в то же время, устроить молоденькой смазливой учительнице ловушку-провокацию – при нынешнем-то развитии детей – сущий пустяк! Что стоило запереть ее в классе с Вадимом и сделать несколько снимков в тот самый момент, когда Ларчикова попытается оттолкнуть от себя расшалившегося, разошедшегося не на шутку, распаленного Льдова? Тем более что такой снимок уже существует. И показывала его Людмиле сама Наташа. Но не плакала, а злилась, называла Льдова мерзавцем, подлецом… И все же продолжала любить его.
