— Я выберу правильный… Марио, я смогу. Нужно только еще чуть-чуть постараться.
— Ты сорвешься, не видишь? Ни в одно дело нельзя нырять так сразу и надолго — захлебнешься. Нужно иногда дышать.
— Я дышу. Но время…
— Время.
Это слово он выплюнул с такой неприязнью, будто оно кололо язык.
— Да, время. У нас осталось восемь дней.
— Вот именно.
— Что… вот именно? Я стараюсь.
Марио смотрел туда, где привычно синел у горизонта океан. Когда-то он хотел превратить свою необъятную лужайку в мини-поле для гольфа. Играл бы по вечерам с друзьями, пытался бы загнать мяч в лунку, потягивал бы холодное пиво. Какие у людей мелкие мечты… Ненужные.
«Восемь дней».
— Их может быть не восемь, понимаешь? Попадется еще один оникс, и будет в запасе месяц.
— Надежда умирает последней.
— Лана…
— Их может быть всего восемь. Если я не научусь различать камни, я могу случайно достать для тебя Цитрин. И тогда пять часов. Всего пять часов…
Зря он объяснил ей таблицу. Пусть бы она думала, что все они дают больше месяца, — не сидела бы теперь бледная, скукоженная и измотанная. Пила бы, как и раньше, сок, болтала бы о планах на будущее, цвела бы. Мо вдруг с отчетливой ясностью понял, что ему этого не хватает — живого человеческого общения. Минут тепла. Моментов «не одиночества». И да, та Лана, которую он знал еще двое суток назад, была для него предпочтительнее — Лана, не страдающая одержимостью «дай-мне-еще-час-и-я-увижу-сияние», но Лана — веселая девчонка. Забавная, смущающаяся, где-то робкая, где-то сильная. Живая Лана.
— Может быть, восемь дней, да, — проговорил Мо медленно и повернул голову в ее сторону. — Но я хочу их прожить.
— Вот и я хочу, чтобы ты прожил. И не восемь…
— Ты не поняла. Я. Хочу. Их. Прожить.
Она сидела застывшая, как изваяние, вокруг ног которого обвивалась ласкаемая ветерком цветастая юбка. Совсем не загорелая, не выспавшаяся, загнавшая себя до изнеможения.
— Что ты имеешь в виду?
— Хочу чувствовать. Не сидеть здесь, мотая срок, как в тюрьме, но гулять. Дышать полной грудью, наслаждаться, ощущать, радоваться. Мне не важно, сколько осталось времени, я хочу его почувствовать.
Его соседка нервно встрепенулась:
— Так иди. Позвони друзьям, позови их в бар, съезди на побережье. Действительно, ты ведь можешь не сидеть. У меня здесь все есть, я справлюсь сама. Камни, еда… Я могу спать внизу на софе, и мне не нужны одеяла…
— Ты перегоришь.
Она вдруг умолкла, нехотя согласилась с ним. Он раздраженно тряхнул головой:
— К тому же… у меня нет друзей.
— Как нет?
— Так. Я всех от себя отогнал, когда… — «когда получил „розетку“». Фраза повисла над тихой лужайкой, которая так и не превратилась в мини-поле для гольфа. — Я хочу попросить тебя об одолжении.
— Каком?
— Помоги мне… «прожить».
Она взглянула на него с вытянувшимся от удивления лицом, и Марио ощутил радость — он сумел ее расшевелить, вновь сделал чуточку «живой».
— «Прожить»?
— Да. Не просуществовать эти гребаные дни — сколько бы их там ни осталось, — а именно прожить. Ходи со мной куда-нибудь, гуляй, отвлекай разговорами. Если не сложно.
— А камни?
— Пусть они будут в перерывах. Получится увидеть сияние — хорошо. Нет — так я хоть буду знать, что я жил, понимаешь?
Она молчала так долго, что Марио начал сомневаться, что получит положительный ответ. Он уже приготовился глубоко вздохнуть и укрыться привычным одеялом тоски, когда Лана задумчиво склонила голову, нахмурила брови и спросила:
— А как вообще люди живут, Мо? Что они делают?
— То, что любят.
— А что любишь ты?
Он осекся.
— Не знаю. Знал раньше. Теперь… забыл.
— Забыл?
Ее глаза менялись, делались осмысленными, приобретали уже знакомое ему серьезное и вместе с тем хитрое выражение; скрипели в белокурой голове шестеренки.
— Отдохнуть, говоришь? — и через паузу. — Знаешь, что? Нам нужно устроить вечер откровений.
— Какой вечер?
— Вечер, когда ты расскажешь мне все, что ты любишь.
— Едва ли у меня получится. Мысли не о том.
— Значит, переключим, чтобы были «о том». Как насчет ресторана? Ты «за»?
— За.
Он выдохнул с облегчением. И обалдел, когда она попросила прихватить для нее блокнот и ручку.
