Но сначала взяли такси и поехали на улицу Академика Павлова. Кладбище существовало, но рядом был такой шумный торговый шанхай, сплошь заставленный многоэтажными контейнерами и навесами, что Катрин немедленно приказала двигаться дальше. Доехали до Госпрома. Площадь была все такой же огромной. Женька удивился наличию станции метро. Да и сам силуэт конструктивистского комплекса здорово изменила телевизионная вышка на крыше. Катрин категорически не понравились флаги на площади. По мнению начальницы, иной цвет стягов смотрелся бы гораздо приятнее.
Вообще выбор цветовой палитры был широкий. И массу тюльпанов и роз продавали у метро, и горожанки щеголяли вопиюще жизнерадостными одеждами. Пестрые автобусы, живописные политические плакаты. Даже небо было ярче, чем помнилось. На великолепную начальницу поглядывали. Выбивалась Екатерина Георгиевна из общего стиля. Тяжелая штука – красота. Женька уж начал подумывать – не заскучать ли по телогрейкам?
К Клингородку решили не ходить. Прогулялись по Сумской, что некогда была Либкнехта. Улица явно претендовала на звание «европейской стрит».
– Ведь широченной тогда улица казалась, – заметила Катрин. – Танки ни минами, ни баррикадами удержать не могли. А теперь – тьфу! – припарковаться негде.
Улица Дзержинского ныне стала Мироносецкой. Вот и улица Веснина. Вон там когда-то стоял выгоревший, похожий на древнюю канонерскую лодку «КВ-2».
Это был тот город и совершенно чужой. Между узнаваемыми домами высились иные, новые-послевоенные здания, и совсем новые – с кричащими витринами и рекламными щитами сотовых сетей.
– Ну и как, Земляков? – задумчиво поинтересовалась начальница. – Замкнулось кольцо бытия?
– Наверное, нет, – неуверенно сказал Женька. – У нас иное было.
– И мне так кажется. Знаешь, что самое сложное в нашей профессии? Невозможность вернуться. Даже прыгая назад в «ноль», ты возвращаешься в другой мир.
– Ну, не совсем в другой, – возразил Женька, думая об Иришке. Надо бы ей звонить хоть через день.
– Тоже верно, – Катрин холодно улыбнулась обернувшемуся на нее пузатому хлопцу, обутому в великолепные лаковые туфли и с не менее великолепной борсеткой в лапах. – Наплевать. Пошли к писателям.
Улица Чернышевского изменилась мало, зато на параллельной, на месте кладбища, был разбит какой-то странный парк, среди которого нелепо возвышалась знакомая церковь. Дошли до улочки Каразина. Памятного дома не сохранилось, торчало какое-то новое полустеклянное здание.
– Тоже хорошо, – решила Катрин. – Не очень-то мне тот подвал нравился. Как, кстати, горло?
– Ничего, глотаю… – Женька наконец решился и сказал то, что мучило последние дни: – Кать, вы меня когда переведете? Или мне лучше самому рапорт написать?
– Можно писать, можно не писать. С чего это вдруг накатило? Объяснись, Земляков.
– Я тогда стрелять начал. В подвале, – пробормотал Женька, разглядывая тонированные окна. – Знал, что никак нельзя было стрелять, но когда в башке мутнеть начало, не выдержал. Не боец я, товарищ сержант.
– Ясное дело, не боец, – согласилась начальница, тоже глядя в стекло и поправляя пряди прически. – Ты не боец, а дурень, Евгений Романович. Во-первых, все хорошо кончилось. А это главное. Мы опыт нарабатываем. Какой может быть опыт, если агенты не возвращаются? Таких прецедентов, знаешь ли, предостаточно было. Так что стрелял ты абсолютно законно. Во-вторых, я тоже стреляла.
– Это когда?
– Тогда же. В упор из своего «вальтера». Не думаешь же ты, что мы шестерых здоровых фрицев исключительно в холодно-рукопашном стиле положили? Ножом и пистолетом работали. Капитан лихо лопаткой черепа вскрывал. Все правильно было. Стреляли. Человеческое тело, в принципе, неплохой глушитель. Учти на будущее. И счастье, что машина рядом тарахтела. Прямо хоть благодарность тем саперам отсылай.
– Утешаешь меня, сопливого, – тоскливо сказал Женька.
– Очень нужно. Позже разберем ситуацию по косточкам. И другие эпизоды разберем. Я тебя обязана подтянуть, Земляков. Не знаю, пойдешь ты еще на операцию или нет, но воспитать я тебя должна. Хотя бы из чувства благодарности.
