— Ты не перепутал? — осведомился я с напускной тревогой. — Может, рокируешь сосуды?
— Мы с тобой не за шахматной доской!
— Это точно. Но учти: я через час-другой буду гулять по Сумеречной Зоне как кот — сам по себе. А ты здесь за людей отвечаешь.
— Хочешь, дам и тебе фужер? — предложил непробиваемый Хабловски. — Не ссы в компот: там повар ноги мыл. — Он наполнил мою стопку.
— Ах, да! — вспомнил я. — Тебя же должны изолировать после моего ухода в Зону.
— Теперь уж недолго, — живо откликнулся Вольдемар. — Здесь болтаться не сахар. Тоска смертная. Трахнуться хочется — жуть, а женщин в Дозорную Службу, как назло, не берут. Мои ребята просто озверели от избытка тестостерона. Ещё чуть-чуть — и друг с другом коноёбиться начнём. — Он нацедил себе, и я не поверил своим глазам: в таком количестве жидкости можно было стирать носки. Или повару мыть ноги.
— Не осуждай меня, — сказал Вольдемар виновато и прихлебнул из фужера. Осточертело всё. Измучился я от такой паршивой жизни.
— Жизнь идет накатом, не так ли? — философски заметил я, смакуя роскошный напиток.
Вольдемар сделал чудовищный глоток и перехваченным голосом сказал:
— Мог бы тоже напиться, маменькин сынок… — Он бросил в рот кружок лимона и принялся меланхолично жевать. — Никакой ты не кот и не сам по себе! — вдруг возвестил он вне видимой связи с предыдущим. — Я тоже когда-то жил по принципу: или грудь в крестах, или голова в кустах. Представь, сейчас успокоился. — Он залпом допил коньяк. — «Живец без подстраховки» — значит, тебя, мон шер, мигом поставят в страдательный залог. — Вольдемар посмотрел мне в глаза. — Пойми, Кобелина Невычесанный: мы никогда не были и не будем «сами по себе».
— Да ладно, не расстраивайся.
— Всё нормально, старик. Ты ешь, не стесняйся, у меня всё натуральное и притом самого высшего качества.
— Не побрезгую.
Хабловски отмерил себе порцию для стирки второй пары носков.
— Понудительный залог: я пою коня, — прокомментировал я, намекая на лошадиные дозы, которыми кушал коньяк Вольдемар. Раньше за великим спортсменом-трезвенником такого не водилось.
— … чем поят лошадей! — осушив фужер, крякнул Хабловски. Лимоны он поглощал прямо с кожурой — в точности как я.
С минуту мы молча закусывали.
— Ты всегда был рафинированным чистоплюем, — опустошив тарелку, неожиданно выдал чуть окосевший Юл.
— Рафинированный чистоплюй — это масло масляное, — заметил я.
— А, неважно, — отмахнулся Вольдемар. — Никак не возьму в толк, зачем ты служишь в Конторе? Судьбу не перемочь. Иногда мне кажется, что моя жизнь строго расписана кем-то, и все потуги что-то изменить в ней не более чем глупая суета.
— Не расписана, а детерминирована, говоря по-научному, — грустно улыбнувшись, поправил я. — Но ты надеялся изменить её, когда уходил с прежнего места работы.
— Теперь я в это не верю. Верно говорят, что Господь Бог не играет в кости. Дороги, которые мы якобы выбираем, давно уже выбраны для нас.
— А как тогда насчёт свободы воли, вообще насчёт случайностей?
— Э-э, — пренебрежительно хмыкнул Вольдемар, — мы просто ничего не знаем о той кухне, где пекутся эти закономерные случайности. А зачастую даже не подозреваем о ней.
— Ты-то вот подозреваешь. — Я помолчал. — Значит, ты обратился к Богу?
— К начальству я обратился, — сказал Вольдемар со злостью. — Насчёт прибавки. Велели обождать… Суть не в названии — назови хоть горшком. Какая разница, кто крутит нами — Сверхцивилизация, вонючие кругороты, или Господь Бог? Результат один, — убеждённо заключил он и замолчал.
— Ну, ну, валяй дальше! — подтолкнул я доморощенного философа.
— А дальше тестикулы не пускают! — оглушительно рыгнув, развязно отвечал Вольдемар, изрядно охмелевший от чудовищной дозы коньяка. — Он постучал костяшками пальцев по своему мощному бритому черепу. — Мы не знаем, кто долбит нам по темячку, указывая, куда держать оглобли. А тому, кто незаметно правит нами, вдохновенно крутит уши другой ловкач, стоящий на ступеньку выше. Да и не обязательно выше. И так далее. И все участники этого вселенского спектакля наивно полагают, что они «сами по себе».
— Сам придумал?
