— Мне интересно знать, как живет нынешняя молодежь... Я не верю, что все так плохо, как говорят ТАМ... (Имеется в виду — там, где гремят разрывы, свистят коварные черкесские пули и выскакивают из-под ног прыгающие мины.) Так вот, ТАМ уверены, что вы все здесь — жалкие слизняки, которых по возвращении следует давить на каждом углу. Но я вижу, что это не так. Вы — такие же, как и МЫ. Может быть, МЫ, в отличие от вас, кое-что поняли... Вам, впрочем, лучше ЭТОГО не понимать...
Так говорил Петя Пятачок Виталику во время их первой беседы. Они курили на лестнице, и тени от снежинок застревали в усах героического Пети, и глаза его чернели, не отражая фонарного огонька, и синий сумрак лежал на пятнистых плечах, как самая настоящая бурка. Он вообще делался похож на поручика Михал-Юрьича, да так, что Виталик внутренне качал головой и бормотал: «Чорт его знает...»
Виталик ожидал очередного появления Настеньки, когда из хлюпающих объятий города выплыл Петя Пятачок. Сегодня к таинственному его флеру примешивался какой-то серенький оттенок реальной беды.
Пятачок залетел на огонек, потому что ему очень не хочется ехать домой. Живет он где-то в Химках, но проблема не в расстоянии. Петя бродит по Квартире слегка рассеянный. Что-то случилось.
— Сегодня у нас пусто. Можешь здесь переночевать, — говорит Виталик.
Пятачок держит себя в руках, и только дрожащий ус выдает его волнение. Наконец он не выдерживает.
— У меня, хм, неприятности... — роняет он. — ...С милицией...
— Прибил кого-нибудь? — небрежно спрашивает Виталик.
— Нет пока... но они, похоже, думают по-другому.
— Да в чем дело-то?
Пятачок подкручивает дергающий ус и, крякнув, повествует:
— Спустился я, значит, неделю назад в «систему». Нашу, Химкинскую. И у шахты восьмого коллектора, в районе люка номер четыре, обнаружил труп мужчины. Приблизительно 28-30 лет, рост 182, обувь — 44-й. Обувь я особенно рассмотрел — его ноги в проходе торчали... Рубчатая такая подошва... В брюшной полости — два проникающих ножевых ранения. На лбу — кровоподтек. На нижней челюсти с левой стороны — обширная гематома. Документы, деньги и ценности — отсутствуют.
— Ну а ты-то тут при чем?
— Да я, дурак, сам в милицию пришел. Они меня три дня как свидетеля мурыжили. Чувствую — подозревают... козлы! Там, видите ли, ничьих следов, кроме моих, нет. Да и весь город знает, что я по «системам» — первый спец. Вот и кажется, что меня сегодня брать будут.
— Да ну, ерунда. Давно бы взяли, если бы хотели.
— Ты не понимаешь. Не любят они меня, — с горькой усмешкой произносит Пятачок. — Чувствуют, что я их не боюсь, — и не любят.
— Ну оставайся, ночуй. Хоть совсем поселись,— предложил Виталик.
Петя сумрачно клонит голову.
— Позорно это как-то... Я думаю, шлепнут они меня. За сопротивление...
Виталику уже ясно, что Пятачок просто психует и при этом как-то трогательно ждет помощи. У него созревает решение.
— Знаешь, — говорит он, — поеду я с тобой. Я, в конце концов, представитель прессы. Убивать нас обоих — слишком много мороки. А так они и тебя не пристрелят. А мы с тобой винца возьмем, на кухоньке посидим, за жизнь побеседуем.
В произошедшее с Пятачком Виталик не очень верил. Деловитость, достоверность и обстоятельность рассказа несколько его смущали. Да и, потом, самый отпетый «серый гусь» не будет переть на рожон. Позорно там или не позорно, «эстремал» уйдет в такой ситуации куда-нибудь в подполье — и будет тысячу раз прав.
Но Виталик знал также и то, какие причудливые формы принимает иногда одиночество. «Кроме того, у меня сегодня меланхолия, и скандал, который Настенька обязательно закатит, мне противопоказан», — подумалось ему.
Пятачок как-то тяжко кивнул головой, и они стали собираться.
— Я еду к Петру, у него и заночую, — объявил Виталик Агасферу.
Агасфер сидел на лежбище по-турецки и глядел на просвет сквозь собственную фланелевую фуфайку. На слова Виталика он не среагировал.
Человек в трико. В этом месте я должен кое-что объяснить почтенной публике. Несмотря на то что место действия переносится почти на тридцать километров, действие по-прежнему четвертое. В данном случае автор просто расширяет место действия. Если ему понадобится — он волен расширить его до метагалактики, и это не будет нарушением законов драматургии.
