Это же интересует и Ключевского:
«…Сам Лжедмитрий… держался как законный природный царь, вполне уверенный в своем царственном происхождении; никто из близко знавших его людей не подметил на его лице ни малейшей морщины сомнения в этом. Он был убежден, что и вся земля смотрит на него точно так же… Но как сложился в Лжедмитрии такой взгляд на себя, это остается загадкой столько же исторической, сколько и психологической».
Так писал Ключевский около ста лет назад и, повторяя его слова сегодня, можно только констатировать, что точного ответа на вопрос история так и не дала. Ироническое выражение «история умалчивает», увы, вполне применимо в данном случае. И все-таки умалчивает, но не молчит. История говорит довольно много, хотя и разными голосами. Особенно любопытны, конечно, голоса современников.
Скажем прямо: большинство, в том числе и многие из ближайших соратников и сторонников Дмитрия, в царское его происхождение не верили.
Трудно, например, оспорить такое показание бывшего слуги при дворе Марии Нагой, сделанное после смерти Дмитрия:
«Убит человек разумный и храбрый, но не сын Иоаннов, действительно зарезанный в Угличе. Я видел его мертвого, лежащего на том месте, где он всегда игрывал. Бог судья князьям и боярам нашим: время покажет, будем ли счастливее».
Показание приводит пастор Бер, известный как убежденный поклонник Дмитрия!
Во что же верил сам призвавший себя на царство?
Его официальная версия гласит:
«Годунов, предприняв умертвить Димитрия, за тайну объявил свое намерение царевичеву медику, старому немцу, именем Симону, который, притворно дав слово участвовать в сем злодействе, спросил у девятилетнего Димитрия, имеет ли он столько душевной силы, чтобы снести изгнание, бедствие и нищету, если богу угодно будет искусить оными твердость его?
Царевич ответствовал: имею; а медик сказал:
— В сию ночь хотят тебя умертвить. Ложась спать, обменяйся бельем с юным слугою, твоим ровесником, положи его к себе на ложе, и скройся за печь; что бы ни случилось в комнате, сиди безмолвно и жди меня.
Димитрий исполнил предписание. В полночь отворилась дверь, вошли два человека, зарезали слугу вместо царевича и бежали. На рассвете увидели кровь и мертвого: думали, что убит царевич, и сказали о том матери. Сделалась тревога. Царица кинулась на труп и в отчаянии не узнала, что сей мертвый отрок не сын ее.
Дворец наполнился людьми: искали убийц, резали виновных и невинных; отнесли тело в церковь, и все разошлися. Дворец опустел, и медик в сумерки вывел оттуда Димитрия, чтобы спастися бегством…»
Картина почти правдоподобная и впечатляющая. Забыть такое потрясение, такое событие девятилетний мальчик просто не мог. Но тогда «названный» Дмитрий был или истинным царевичем, помнящим все, что произошло с ним в ту страшную ночь, либо самозванцем сознательным, распространяющим о себе заведомую ложь, «лицедей на престоле», как называет его Карамзин. Но вероятность того, что Дмитрий — настоящий царевич, ничтожно мала. Следовательно, все-таки лицедей?
Гадать можно до бесконечности. А если, не претендуя на истину в конечной инстанции, рассмотреть такую версию?
Вряд ли мальчик, воспитывающийся в доме Романовых, мог изначально считать себя спасенным царевичем. Мысль о царском происхождении скорее всего была ему внушена. Мальчику могли сказать, что он был подменен и вывезен с целью спасения не в день покушения, а задолго до него, ибо злодейства ожидали. И он мог этому поверить. Живописные же подробности о беседе с медиком и сидении за печкой придуманы для убедительности позже, когда Дмитрий выступил открытым претендентом на корону. Считая себя истинным наследником Грозного, «сын» мог пойти на сознательное «расширение» истины, не видя в дополнительной выдумке принципиального обмана.
Но это впереди.
Пока что завершается первая фаза схватки. Завершается почти незримо для истории. Опала Романовых — обычное дело в век, когда так легко летят боярские головы. Они обезврежены, дерзкий молодой человек исчезает, на время покидает авансцену, о многих его поступках и делах в эти годы можно и теперь всего лишь гадать…
