“В лето шесть тысяч четыреста семьдесят второе вырос Святослав и возмужал и стал он собирать много воинов храбрых и пошел на Оку — реку и на Волгу и встретил вятичей и сказал им кому дань даете они же сказали хазарам даем по щелягу от рала”.
Из них один чуть выделялся интеллигентной внешностью и видом одежды. Он по — хозяйски разговаривал с рабочими и вообще распоряжался. Его я видел впервые. Работа у них спорилась, они в мгновение ока засыпали яму с урной и принялись трамбовать рыхлую землю тяжелым бревном, к обрезу которого были прибиты толстые рукояти. К Станиславу нерешительно приблизился пожилой могильщик и осторожно кашлянул.
— Слышь, командир, — сказал он Станиславу, — может, и правда подождать, пока земля — то осядет. Годик. Нехорошо получится.
Станислав смотрел куда — то в сторону, не обращая на него никакого внимания. Могильщик терпеливо ждал, глядя ему в лицо. Наконец Станислав как бы очнулся и покосился на него.
— Делай, говорю, черт, — приказал он. — Годик, — процедил он презрительно и сплюнул сквозь сдвинутые зубы. — Через годик и ставить будет некому. Всасываешь?
Рабочий махнул рукой своим помощникам, которые стояли кучкой и курили, тихо переговариваясь. Кучка тут же рассыпалась. Могилу они прикрыли плитой и установили обелиск, залив основание жидким раствором. Памятник представлял собою мраморный прямоугольник. На нем был изображен стоящий во весь рост Павел. На пальцах правой руки, свободно опущенной вдоль тела, висели ключи от автомобиля и брелок в виде круглого значка “мерседеса”. Лицо Павла выражало тупое самодовольство. Надписей, кроме дат, не было, но все было видно без слов.
Почему это они не додумались класть в свои могилы и машины, и любовниц, как это делали степные вожди в беспризорную пору юности народов?
Глядя на это безумное, бессмысленное великолепие, я не выдержал и приблизился к Станиславу.
— Что же вы глумитесь над ним? Ему бы это не понравилось. — Я имел в виду Павла.
Мы отошли к колодцу — налитой до краев бетонной ванне, над которой изогнулась и повисла лебединой шеей ржавая труба. Вентиль, видно, не закрывался до конца, и вода, как свитая веревка, стекала в загаженное бетонное кольцо, на бортиках которого лежали мокрые тряпки. Рядом дымила куча прелых листьев, сваленных со старых могил. В ленивом огне, который время от времени выползал на поверхность, ежились пластиковые бутылки из — под газированной воды и помятые пакеты из — под сока, распространяя отвратительное зловоние.
— Вы, наверное, считаете себя умнее остальных? — спросил Станислав с усмешкой, и я узнал голос из трубки, сообщивший о дне похорон. Поразительно, что он обратился ко мне на “вы”.
— Верно, — сказал я и посмотрел ему в глаза.
— Ну что, — еще раз усмехнулся он и смерил меня презрительным взглядом, — будем устраивать бой за тело Патрокла? — Он, как я заметил, вообще разговаривал усмешками.
— Откуда вы знаете?
— Оттуда, откуда и вы.
От неожиданности я опешил и остался стоять, покуда все они не потянулись к своим колесницам. Ко мне пришла Зина и вывела меня из оцепенения.
Зине, напротив, обелиск понравился, и когда все побрели к выходу, она задержалась и, обойдя памятник со всех сторон, даже погладила нежную поверхность мрамора, словно хотела освободить ее от несуществующей пыли.
Вот такими выдались для нас майские праздники. Солнца было мало, но дворы упрямо зеленели, и запахи возрождавшейся жизни один нежней другого чередовались с головокружительной скоростью.
Однажды позвонил тот самый режиссер Стрельников. Он разыскивал Пашу и сообщил, что переснимает сцену в бане.
— Крови было ну просто океан, — заверил он с ощутимым удовлетворением.
Я выслушал все объяснения, потом сказал:
— Его убили.
— Не понял, что вы сказали? — переспросил он. — Уехал? — Слышно было действительно неважно.
— Убили, — повторил я.
— Как так? — опешил он. — За что?
— А за что сейчас убивают? — сказал я.
Несколько секунд он обдумывал мои слова, потом сказал:
— А — а, понимаю… А я уже сделал предоплату за павильон.
— А он — то, — подхватил я, — он накануне получил партию своих таблеток, ну, знаете, которые он продавал, и у него был готов контракт с сетью челябинских аптек. Представляете, сколько бы нажил?
