— Почему дорожка мокрая? — спрашивал Паша. — Ведь нет дождя.
Никто этого не знал.
У кассы Паша распахнул свои карманы и стал рыться в кредитных карточках.
— Рейтинг, рейтинг, — сказал он с досадой, — а рублей — то нет.
— У меня есть, — успокоил я, а Алла осуждающе покачала головой.
— Не пойму, мы в Нью — Йорк, что ли, приехали? — спросила она, но Павел благоразумно промолчал.
Поверх обуви мы нацепили огромные тапки и, высоко поднимая ноги, под бдительным оком немых смотрительниц минут сорок слонялись по комнатам.
— Скромно жили, — заметил Паша, бросая послужившие тапки в деревянную кадку, стоявшую у входа рядом с зелеными скамейками. На одной из них сидел старичок и сосал трубку, но она не разгоралась, зато из куртки, из — под правого его локтя, вилась сизая струйка. Видно, уголек из трубки выдуло прямо ему в карман и ткань задымила.
— Горишь, отец, — заметил ему Паша.
Старичок устремил на Пашу прозрачно — васильковые глаза и встряхнул куртку. Уголек упал под скамейку и зашипел, соприкоснувшись с мокротбой.
— Что сгорит, то не сгниет, — произнес он с серьезным лицом.
— Ну, — огляделся Паша, — что тут еще нужно посмотреть?
— Вы поезжайте в Кочаки, — вмешался старичок. — Не были в кочаковской церкви?
Мы отрицательно поводили головами.
— Там все Толстые похоронены, — сообщил он.
— А сам — то где? — спросил Паша.
— А вот туда, — указал старичок своей трубкой. — Вон указатель.
Мы поблагодарили старичка и потянулись в ту сторону, куда смотрело острие таблички.
Могила Льва Толстого располагалась в конце аллеи, в самом дальнем углу парка, где кончалась дорожка и неухоженный лес сползал вниз по глухому оврагу. Лес стоял пустой, гулкий, как квартира без мебели.
Могила оказалась просто ровным холмиком с прямоугольными краями. Холмик порос травой, и некоторые стебли торчали в разные стороны, как непричесанные космы вокруг лысого затылка.
— У нас тоже так хоронят, — сказал Паша.
— Как — так? — спросил кто — то.
— Ну так. — Он кивнул на могилу. — Кладбища нет. Просто во дворе зарывают.
— Что же, — переспросила Алла, — рядом с домом?
— Да говорю же, вот. — Он показал себе под ноги двумя руками: — Метров двадцать от крыльца.
— Милый обычай, — усмехнулась Алла и оглянулась. — А вот туалет здесь есть, хотела бы я знать?
— Туалет был, мы его проходили, — сказал я.
Мы побрели обратно и опять вышли на перекресток к флигелю Волконского. Направо ровными рядами стояли яблони. На краю сада один на другом тяжелой пирамидой желтели наполненные ящики, кое — где у стволов были разбросаны пустые. Ящики возил маленький трактор с прицепом. Мы взяли по яблоку и уставились на дорожку, куда удалились Алла с Ксенией. В аллее показался молодой человек в костюме и прошел мимо нас, осторожно переступая лужи сверкающими туфлями. Он нес ведро с разноцветными астрами, и мы бездумно провожали его глазами. Вокруг было много любопытного и без молодого человека, однако движущиеся объекты всегда привлекают большее внимание, чем многозначительная неподвижность.
— Ах ты, Офелия выискалась, — громко сказал Паша.
Я оглянулся — не было видно никого, кроме этого молодого человека.
— Сюда это не подходит, — сказал я. — Это он, а не она.
Показались наши подружки. Паша надкусил свое яблоко, немного пожевал, подумал и опустил его в карман пиджака.
— Тоже мне яблоки, — презрительно процедил он. — А как правильно? Она — Офелия, он — Офелий, что ли? Или как?
Я не мог понять, придуривается он или говорит серьезно.
— Если он, то Гамлет, — сказала Алла приближаясь. — Ты будешь Гамлет. Назначаем тебя Гамлетом. На сегодня, а там видно будет.
До машины мы шагали молча и глазели по сторонам — на сады да на пруды под салатовой пленкой ряски, но в машине все дурацкие шуточки имели продолжение.
— А он кто будет? — спросил Павел у Аллы, тыча в меня пальцем. Он уже понял, что над ним смеются.
— А он… — Алла вопросительно оглянулась на Ксению: — Ну, кто?..
— А он будет Фортинбрас. — Она повернулась и простерла ко мне руку. — Ты будешь править.
— Бал, — сказала Ксения. — Я хочу танцевать.
— Тризну, — не унималась Алла.
— Глупая шутка, — сказал я недовольно.
