Старинные высоченные деревья шумели где — то на уровне восьмого этажа. Во дворе была детская площадка с качелями, горкой и три скамейки вокруг песочницы, усыпанной желтой и коричневой листвой. На пятачке за качелями двое парней азартно играли в бадминтон, а рядом на задних лапах сидела маленькая лохматая собачонка и наблюдала за полетами волана грустными и терпеливыми глазами и водила туда — сюда умной мордочкой. Из — под челки на нас доверчиво глядели влажно сверкающие черные пуговицы глаз.
— Здравствуй, Савка, — поздоровалась Алла с собачкой.
Оба игрока посмотрели на Савку, желая знать, что он ответит.
Собачка завиляла хвостом и приветливо заерзала. Игроки остались удовлетворены такой вежливостью своего питомца.
— Карликовый тибетский терьер, — с гордостью поведал мне длинный, в изношенных спортивных штанах, штормовке и шапочке с помпоном, должно быть, хозяин этого терьера.
— Как дела? — Алла наконец обратилась к хозяину собаки.
— Какие у нас дела? — с нотками возмущения воскликнул длинный и отправился на подачу. — У нас делишки. — Он был высок и худ, словно знаменитый ламанчский идальго.
— Тебе надо на небо почаще смотреть. На звезды, — немедленно рекомендовала Алла, отобрала у него ракетку и неумело подбросила волан.
Длинный хмуро, исподлобья взглянул на пасмурное небо, грубо замалеванное рваными тучами.
— Тридцать лет только этим и занимался. И вот результат. — Он без ложно понимаемого стеснения показал многочисленные дырки от моли на своих штанах. В одну из них Алла засунула палец.
— Димка зарплату опять не получил, — сообщил длинный.
— А тебе — то что? — спросила Алла смеясь. Было видно, что такие разговоры ведутся здесь постоянно и намеренно, то ли в виде утешения, то ли в качестве развлечения.
Длинный многозначительно усмехнулся, а Савка зевнул и облизнулся.
— Дай грошик, — попросил длинный. — На сигаретки.
— На, — сказала Алла, доставая кошелек. — Сколько тебе, Альфонс Доде?
Длинный без церемоний заглянул в кошелек и аккуратно вытащил одну бумажку.
— На той неделе отдам, — пообещал он.
Не успел он договорить, как Савку вырвало. Шпроты еще не переварились, и рыбки легли на асфальт в том же положении, в котором лежали в банке, — одна к одной.
Игроки посмотрели друг на друга и несколько времени растерянно молчали.
— А потому что не надо на столе оставлять, — сказал длинный и покачал головой. — Ты мне испортил собаку.
Второй, которого здесь называли Дима — капитан, ничего на это не сказал и, посапывая, направился к волану. Все это он делал серьезно и с усилием, как будто выполнял нелегкую работу. Мы тоже прошли в подъезд.
— Кто это — Дима? — поинтересовался я.
— А, друг детства. Росли вместе. В нашем доме живет. Он военный.
— А этот, длинный?
— Тоже здесь живет. Он бывший скульптор.
— Что значит бывший? — Я даже поперхнулся. — Он что, секретарь райкома, что ли?
— Не знаю, — отмахнулась Алла. — Бывший. Он сам так говорит.
— А сейчас он тогда кто?
— Не знаю. Просто живет. Оба ужасные пессимисты, — сказала она, доставая из сумочки ключи. — Ты думаешь, они воланчиком играют?
— А чем?
— Это они свои несчастья друг другу посылают. “Обмениваются, понимаешь”. У них когда неприятности какие, так они в бадминтон играют. Всегда так.
— Пьют?
Алла задумалась.
— Да нет. Как все. В бадминтон играют, сам же видишь.
В комнате, где мы сидели, было два окна, и из одного нам было хорошо видно капитана и бывшего скульптора.
В книжной полке на атласных подушечках были закреплены советские награды: несколько медалей за освобождение восточноевропейских городов и орден Красной Звезды. За подушечками виднелись зеленые корешки собрания сочинений Гейне. Я остановился у этой полки.
— Да это бабушкины, — сказала Алла, заметив мой интерес. — Она воевала.
— А где она?
— На даче. Живет там круглый год.
— И даже зимой?
— И зимой.
— Ты такая красивая, — простодушно сказал я.
— Сплюнь, — ответила Алла.
Мы дружно застучали по столу.
— Это правда, — просто согласилась она, когда стук костяшек застраховал ее красоту. Мы стояли у окна и делали вид, что зачем — то ждем окончания игры.
Капитан и длинный скульптор еще были на площадке. Их спор продолжался в сгустившихся сумерках, при свете дворовых фонарей. Белый волан то стремительно летал от одного к другому, то нехотя, лениво взмывал вверх, мелькая среди оголенных ветвей. Наконец он упал в черную лужу и некоторое время оставался там, слабо подрагивая, как мотылек, угодивший в паутину. Савка подбежал и пытался схватить его зубами, стараясь не замочить лап.
