Самоучитель прогулок - страница 28
Мы вышли на площадь. Девушка верхом на лошади обгоняла мужчину, невзрачного, коренастого, лет пятидесяти. Тот что-то буркнул и взял лошадь под уздцы.
– Мужчина, отпустите коника!
Тот ей:
– Клоуны. Клоуны.
И повел лошадь через площадь.
– Отойди от коня, грю!
Мужчина на красный перешел улицу – скрежет тормозов, гудки – и вырулил к лестнице, спускающейся к станции метро. Ступенек пятьдесят.
– Клоуны. Клоуны.
– Колян! Гришка! Костика найдите!
Мужчина стал водить лошадь кругами перед спуском. Прибежали трое парней. Один схватил его за грудки, зарычал. Мужчина посмотрел на него изумленно:
– Клоуны. Клоуны.
Парни растерянно переглянулись.
Тут к ним подбежал юноша в модном пальто с портфельчиком:
– Простите, вы не подскажете?..
– Ааа! – девушка взмахнула руками и чуть не вывалилась из седла.
Вдруг к мужчине подошел некто в джинсовом костюме и что-то тихо сказал. Мужчина опустил голову, пальцы разжались и выпустили уздечку. Лошадь отошла в сторону. Все разошлись. Мужчина стоял, пошатываясь и уставившись в пустоту.
К нам подошла женщина, бедно, но аккуратно одетая, и сказала:
– Коллеги, купите мне носки.
Впрочем, никто не поручится, что все было именно так.
В постарелом медведчике было что-то кикерикексинское. Но на бабуна он похож не был. Бабун не знает ангуассы. Он вивидный паццо. Медведчик же, когда мы случайно замечали его в табачной лавке или брассери, грустно и рассеянно стоял в стороне и мыслил мысль. В брассери он прятался в углу, у стойки. Цедил пастис, разбавляя водой Гагарина, снова подливал в стакан пастис, делал большой глоток, задумывался, добавлял воды. Так время текло плавнее. Он был воплощением меланхолии и умиротворенности. Кажется, скрупули были ему незнакомы.
С утра он часто куда-то спешил. Ему нужно было увидеть новые места. Один день променад по подвесной одноколейке, соединявшей портовые склады с верфью. Теперь садовники растят там аутентичный бурьян, каким обычно зарастает заброшенная железная дорога, а все, что не постиндустриально, выпалывают. На скамейках в форме шпал завтракают или похмеляются горожане и гости города.
В другой раз ему надо было успеть на цуг и увидеть с того берега мерцающие в сумерках башни небоскребов, к которым тянулась светящаяся дуга моста. Картинка гаснет, как выключенная плазменная панель. И вот он уже в беспокойном веселом квартальчике перед указателем «угол 4-й и 12-й». Где-нибудь когда-нибудь пересекутся и две параллельные прямые. В этой точке уличный шум не глушит, а обволакивает. Гулкий город, который не перекричать ни на проспектах, ни в метро, ни в гремучих барах, беззвучно замирает, оставляя тебе право быть при своем.
Мы перестали его встречать, когда переехали в другой квартал. Напротив нашего подъезда был Piercing Factory, справа тайская массажная Lucky Corner, слева стрип-бар Golden Lune и секс-шоп Alexandria. За ними несколько джимов. На двери соседа висела табличка с надписью Vitiä. Рука тянулась к стакану.
Дело не только в музыке, которую мы слушали в юности, – Iggy Pop, The Smiths, Stray Cats. Здесь всем всего поровну. Тут сносный кофе и свежая выпечка, и они по карману любому. Эти кофейни, конечно, кого-то раздражают тем, что их теперь слишком много. Но несетевых кафе тоже хватает, и не факт, что их натужный мещанский уют всегда по душе. В сетевых кофейнях приятно раствориться среди тех, к кому ты не имеешь никакого отношения. Исчезает малейшее желание как-то выглядеть со стороны, принимать значимые позы, привлекать к себе внимание. Тут можно спрятаться, почти как в толпе. Что толку быть собой?
Мы стали бы испытывать друг к другу особенную симпатию, если бы умели при необходимости поубавить соборности, оставляя друг друга наедине с самим собой. Если бы, запивая круассан bold pick of the day, каждый мог бы в качестве короткой десерт-паузы обернуться невидимкой. Каждый из нас имел бы право на три шага в бреду, если бы нам постоянно не напоминали, что мы слишком похожи друг на друга.
Флобер, обращая внимание на сходство между собой и мадам Бовари, издевался над публикой, привыкшей в те годы искать прототипов литературных героев. Доде даже пришлось переименовать своего героя из Барбарена в Тартарена, так как в Тарасконе нашлись Барбарены, подавшие на писателя в суд за клевету. Чтобы обезопасить себя от таких издержек творчества, Золя предлагал составить на будущее список возможных персонажей и заверить его у нотариуса. Тогда никто не смог бы выдать себя ни за кого, кроме самого себя.
