Словом, Дума подавляющим большинством голосов решила ходатайствовать перед государем о всеобщей амнистии. Это так только называлось – ходатайствовать. На самом деле – требовать.
Семьдесят три ступени в никуда
Требование облекли в форму ответа на тронную речь. Адрес на имя государя был составлен оперативно, и принят 4 мая почти единогласно. Даже крайне-правые, несколько человек, не решились голосовать против, предпочтя покинуть зал. Воздержались, как ни странно, социал-демократы: не хотели «подачек от буржуазии». В Адресе говорилось об «ответственном министерстве», то есть о правительстве думского большинства, об упразднении Государственного совета («недемократичного» по мнению думцев), о решении аграрного вопроса путём конфискации помещичьих земель… Каждый из этих пунктов действовал на правительство, как красная тряпка на быка, любого хватило бы, чтобы завести отношения представительной и исполнительной власти в безнадёжный тупик. Но центральным было требование амнистии.
Следом за ним было выдвинуто требование отмены смертной казни даже по приговорам военных судов. Тщетно министр юстиции Щегловитов и военный прокурор Павлов приводили цифры: в марте революционерами убито пятьдесят представителей власти, в апреле – пятьдесят шесть, в мае – сто двадцать два… Их просто не слушали; Павлову и говорить-то не дали, прогнали с трибуны криками «Убийца! Палач!». Дума открыто и радостно шла на конфликт с правительством и с царём. Эйфория, закружившая головы депутатам в тот солнечный весенний день 27 апреля, надолго поселилась под куполом большого зала Таврического дворца. Каждая новая смелая речь, каждый выпад против власти, каждое заведомо неприемлемое для правительства предложение взвинчивали экзальтированных «избранников народа», предводительствуемых кадетами. Эти последние почему-то не сомневались: ещё один, последний и решительный натиск – и стена рухнет, правительственный лагерь в ужасе разбежится, царская власть исчезнет как сон, и настанет в России светлый рай либеральных ценностей, гражданское общество, правовое государство, управляемое, конечно же, ими, кадетами. В президенты, или, на худой конец, в премьеры при бессильном «конституционном» монархе намечали профессора Муромцева, а ещё лучше – профессора Милюкова.
И вновь до боли знакомая картина, не правда ли? Этот наивный гражданственно-правовой романтизм, эта слепая вера в святую истинность западноевропейских буржуазных ценностей. Эта уверенность в своём праве говорить от имени многомиллионного народа и в знании простых рецептов, способных привести народ к счастью. Эта вообще самоуверенность людей, никогда ничем не управлявших, профессоров, адвокатов, средней руки литераторов, готовых делить между собой министерские портфели. Как похоже на раннего Собчака, раннего Гайдара, на многих других – забытых или убитых – деятелей времён перестройки и распада СССР… С другой стороны – как не вспомнить и 1993 год, лихую эскалацию противостояния законодательной и исполнительной властей. «Есть упоение в бою». Заканчивалось всё всегда одинаково: крахом одних, кровью других, беззаконным захватом власти третьими.
А что правительство? Оно вело себя до странности пассивно, как будто репетировало свой будущий позорный крах в феврале Семнадцатого. Премьер-министр И. Л. Горемыкин, сменивший обанкротившегося Витте, мирно дремал на заседаниях Думы. На заседаниях Совета министров, впрочем, он тоже порой дремал. Министрам, по наивности или по долгу службы пытавшимся выступать с думской трибуны, депутаты кричали «В отставку!» и проваливали их предложения. В свою очередь, министры вместе с покладистым Государственным советом отвергали думские проекты. За семьдесят три дня существования первой Думы один-единственный законопроект прошёл все инстанции и «восприял силу закона», а именно: правительство предложило выделить пятьдесят миллионов рублей на оказание помощи голодающим; Дума, в пику правительству, сократила сумму до пятнадцати миллионов; Государственный совет одобрил, а государь подписал.
Единения «лучших людей от народа» с царём и его чиновниками не получилось. Вечером 8 июля государь в своём петергофском Нижнем дворце долго совещался с послушным Горемыкиным, с петербургским градоначальником фон-дер-Лауницем и с министром внутренних дел Столыпиным. Последнего даже пригласил отобедать вдвоём на балконе, с видом на залив. Итог совещаний был обнародован утром 9-го, в воскресенье: указ о роспуске Думы, манифест о сохранении в неизменности принципов всесословного представительства, указ об отставке Горемыкина и о назначении Столыпина главой правительства. Таврический дворец по приказу градоначальника был оцеплен полицией. Роспуск первой Думы обошёлся без серьёзных эксцессов.
