Плеве (после раздумья): Конечно, конечно, мне было бы очень жаль его как человека… Но признаться – его смерть была бы полезна для России».
Этот разговор Тихомиров записал со слов Дегаева, а тому якобы сообщил о нём Судейкин, так что достоверность сомнительна. Но между министром и главой Секретной полиции действительно были трения. Видимо, Судейкин вынашивал планы превращения «Народной воли» в орудие борьбы против Толстого, в средство собственного продвижения к власти.
И ещё: в первые два – три года царствования Александр III держал скипетр нетвёрдо: у него были серьёзные оппоненты в государственном аппарате, сложившемся при его отце (Лорис-Меликов, Набоков, Милютин, Адлерберг…); были соперники в императорской семье: великие князья Константин и Николай Николаевичи – бывший председатель Государственного совета и бывший главнокомандующий. В этих условиях, обостряемых революционным террором, не исключались никакие варианты смены власти, вплоть до переворота. С такими козырями, как секретная полиция и подпольная террористическая организация, Судейкин мог пускаться в самую фантастическую, самую рискованную игру.
«Замочили» в сортире
Вернёмся к основной версии убийства. Она непротиворечива, целостна, сценична, но вся построена на субъективно-психологических мотивах. Поступки персонажей объясняются изгибами их картинно-книжных характеров. Дегаев – мятущаяся душа, идеалист и мрачный честолюбец, совестливый злодей, готовый и на подвиг, и на подлость. Судейкин – умён, коварен, властолюбив, дьявольски хитёр и азартен до безрассудства. Оба трепещут пред призраком Исполнительного комитета «Народной воли»; один идёт на всё, чтобы уничтожить его, другой в решающий момент подчиняется его грозному авторитету.
Если отказаться от психологем в духе сентиментально-кровавых романов того времени, если не усматривать в Дегаеве Раскольникова, в Судейкине – смесь Порфирия Петровича, Лужина и Свидригайлова, а проанализировать их поступки с точки зрения целесообразности и здравого смысла, то обнаруживается много невероятного. Необъяснимым представляется признание, сделанное Дегаевым Тихомирову в Женеве. Сам Тихомиров, пытаясь растолковать его, впадает в наивную беспомощность: «При разговорах со мной в нём пробудилось прежнее уважение к старым деятелям Исполнительного комитета… Он стал предполагать, что я угадываю его тайну… Вся эта сложность впечатлений потрясла его, сбила с толку…» Рассказ мог стоить Дегаеву жизни; «уважение», «предположение», «впечатление» – недостаточная база для такого риска. Было ли признание – во всяком случае, такое?
Между прочим, один из «молодых» соратников Дегаева И. И. Попов в своих мемуарах заявляет, что не помнит ни о каком отъезде Дегаева весной 1883 года из Петербурга. Тихомиров же пишет, что он несколько дней общался с Дегаевым до признания, после чего тот пробыл в Женеве ещё несколько дней. С учётом дороги, Дегаев должен был отсутствовать в Питере дней десять-двенадцать; трудно представить, чтобы тесно сотрудничавший с ним Попов не заметил этого.
Но – допустим. Допустим, что Тихомиров пишет правду. Допустим даже, что соображениями конспирации объясняется тот странный факт, что он скрыл предательство Дегаева от довереннейшего товарища по партии – Германа Лопатина. (В результате Лопатин оказался на грани провала, но сумел самостоятельно раскусить Дегаева.) Перейдём к самому убийству – в том виде, как оно описано в наших источниках.
Итак, 16 декабря 1883 года. Дегаев ждёт Судейкина на квартире; Стародворский и Конашевич с ломами наизготовку затаились в гостиной и в спальне… (Что за странное, неудобное орудие – эти ломы! Почему ломы? Сколько помнится, ни один теракт в истории не был осуществлён при помощи ломов. Единственный смысл их применения – бесшумность: бац по голове, и кончено. Запомним это.)
Время – между тремя и четырьмя часами дня. Судейкин подходит к роковому дому. Он не один, а с неким Судовским, своим родственником и подчинённым. (Почему с Судовским? На секретные встречи посторонних не приглашают.) Вот они подходят к дому, поднимаются по лестнице, звонят в дверь… (Странно: опытнейший сыщик идёт на конспиративную квартиру даже не проверив, «чисто» ли там. Чего, казалось бы, проще: установить наружное наблюдение за квартирой, оно бы непременно установило, что в ней не один человек, а трое. Но «наружки» нет, или она молчит. Судейкин недрогнувшей рукой крутит ручку звонка.) Дегаев открывает; они с Судейкиным идут в комнату, Судовский мешкает в прихожей. В комнате Дегаев достает револьвер и стреляет… Но почему-то не в Судейкина, хотя это был бы простейший способ покончить с ним; а если и в Судейкина, то так, что не причиняет ему существенного вреда. Судейкин бросается бежать – но не к входной двери, что было бы естественно, а в противоположную сторону, в гостиную, прямо в объятия Стародворского. Стародворский бьёт Судейкина ломом – промахивается, начинается бешеная гонка по квартире. Тем временем Конашевич кидается в прихожую и «гасит» Судовского, тот, надо полагать, смирно стоит и ждёт, когда его начнут лупить; дождавшись, покорно падает без чувств, но живой. Стародворский тем временем гоняется с окровавленным ломом за Судейкиным. Ни Судейкин, ни Судовский, офицеры жандармерии, находящиеся при исполнении, не делают ни малейшей попытки воспользоваться служебными револьверами. Вместо этого подполковник бросается в сортир и пытается запереться там – надёжное укрытие от трёх вооружённых ломами мужчин! Стародворский настигает его и проламывает череп несколькими ударами. Тут же, у стенки, забрызганной кровью и мозгами, создатель российской секретной полиции испускает дух. Заметим: соседи не слышат ничего – ни выстрелов, ни криков, ни топота, ни шума падения тел. Звукоизоляция!
