Николь Витраль чуть помешкала, обводя взглядом улицу Пошоль.
— Вы дали Матильде де Карвиль письменное обязательство хранить конфиденциальность? И сообщать о полученных результатах только ей?
— Ничего подобного. Она платит мне, чтобы я нашел доказательство.
— Доказательство? И все? Ну, у меня таких денег нет, но… Щедрости Матильды де Карвиль хватит на двоих.
Она улыбнулась и снова одернула джемпер.
— Ладно. Услуга за услугу? Заходите. Угощу вас чашкой кофе. Расскажете мне, что вам стало известно, пока Лили не проснется.
Николь Витраль доверилась мне. Почему? Понятия не имею.
Я понимал, что веду опасную игру. Если я добуду решающее доказательство, то окажусь между двух огней. Между двух вдов — одной настоящей, а второй — при живом муже. Попробуйте-ка в подобных условиях сохранить нейтралитет. У меня это плохо получалось. Слишком уж простота Витралей контрастировала с высокомерием Карвилей. У Леонса де Карвиля образовалась вода вместо мышц, у Мальвины — пар вместо мозгов, а у Матильды — кусок льда вместо сердца. Я работал на них, был их преданным псом, но мои симпатии безраздельно принадлежали Витралям.
Марк и Лили были чудными детьми. У меня вошло в привычку их навещать. Во всяком случае, я не пропустил ни одного дня рождения Лили. Иногда мы приезжали в Дьепп вместе с Назымом. Он пугал малышей своими усами. Я восхищался Николь — ее энергией, чувством юмора и решимостью вырастить Марка и Лили, чего бы это ей ни стоило. И она справилась. Из огромной суммы денег, стараниями Матильды де Карвиль копившейся на банковском счету Лили, она не тронула ни сантима.
Главными качествами Николь были твердость и верность. Невероятная женщина. Так шли месяцы, складывавшиеся в годы.
У меня появилась еще одна стойкая привычка, и пришло время рассказать вам о ней. Вы пока даже не представляете себе, до чего это важно. Каждый год в преддверии 22 декабря я отправлялся в паломничество на гору Мон-Террибль. Останавливался в ближайшем поселке Клербьефе, что на берегу реки Ду, и подолгу бродил по тем местам, где упал самолет. Ходил, размышлял, потом перечитывал собственные записи.
Как будто надеялся, что в конце концов сама природа откроет мне секрет.
Я всегда ездил туда один, без Назыма.
Вскоре я изучил в лесу каждую тропинку, узнавал в нем каждый камень и каждую елку. Я прямо-таки кожей чуял, что должен приручить этот уголок дикой природы, научиться слушать его, не думая о катастрофе. Примерно то же самое должно было произойти в моих отношениях с Витралями.
Вы мне, конечно, не поверите, но это сработало! Гора приняла меня как своего. Через три года. В декабре 1986-го. Через три паломничества. Она выдала мне свой секрет. Именно здесь я совершил самое поразительное за все восемнадцать лет расследования открытие.
22 декабря 1986 года, ближе к вечеру, я находился на вершине, когда вдруг разразилась гроза. Спуск вниз занял бы не меньше двух часов — под проливным дождем и вспыхивающими одна за другой молниями. Я стал искать, где бы укрыться от разгула стихий. Молоденькие деревца, высаженные на месте крушения самолета, на роль прибежища никак не годились.
Я пошел куда глаза глядят и прошагал так километр или два, пока не наткнулся на нее. Я вымок до нитки. Поначалу я решил, что мне почудилось, но продолжал месить грязь, и то, что я принимал за обманчивое видение, постепенно обретало черты реальности.
На дождь я уже не обращал внимания. Сердце колотилось как бешеное. Я пер напролом и…
* * *
Марк выругался сквозь зубы.
Вырванный лист заканчивался этими словами.
«Я пер напролом и».
Он со злостью поддал ногой усыпавший землю гравий. Рыбаки, как по команде, подняли головы и неодобрительно уставились на него. Продолжение фразы находилось на следующем тетрадном листе, в часе езды на метро, на Лионском вокзале, в запертой ячейке камеры хранения, код которой был известен только ему.
Марк сунул листки в карман, проклиная себя и витиеватый слог Гран-Дюка. Нет чтобы изложить все коротко и ясно! Сыщик явно черпал извращенное удовольствие, превращая отчет о расследовании в запутанный детективный роман!
